Можно ли верить такому? А вдруг это ловушка?
– Мне надо подумать, – сказал Шварц уклончиво.
И Дима понял его. Надо быть совсем безголовым, чтобы мгновенно откликнуться на такое необычное предложение.
Весь вечер Варгасов думал, как же доказать Вилли, что он не лжет. И вдруг вспомнил, что Шварц упомянул, будто сдал перед отъездом в Германию свой комсомольский билет секретарю («Каждая цифра его номера – у меня перед глазами!»), что того звали Христо, а вот фамилию – запамятовал.
И полетела на имя «Питера» радиограмма: прошу срочно уточнить, выяснить…
Следующий их разговор с Вилли оказался весьма примечательным. Совершенно неожиданно – они в тот момент были очень далеки от Болгарии – Дима спросил:
– Так ты и не вспомнил фамилию Христо?
Шварц от удивления широко раскрыл глаза:
– Н-н-ет…
– Его фамилия Добрев.
– Точно! Откуда ты узнал?
– Оттуда же, откуда номер твоего билета, – и Варгасов назвал его. – Правильно?
– Правильно… – Вилли был в полной растерянности. – Кто тебе все это сообщил?
– Москва.
Вот тогда Шварц окончательно поверил Паулю и ни разу не усомнился в целесообразности, а главное, в пользе того, что они с Кесслером делали. Ни разу не поколебался, хотя хорошо знал, чем все это грозит. Вилли Шварц стал верным товарищем и помощником Пауля Кесслера.
Дима не спеша, – до очередного сеанса связи оставалось еще больше часа, – прогуливался по улицам. «О, куда меня занесло, – удивился он, обнаружив, что очутился на Вейзенштрассе. – Ну что ж, это даже к лучшему: рядом метро Клостерштрассе, можно будет довольно быстро добраться до рации. А пока, где-нибудь надо поужинать. Заходить домой уже нет смысла…»
И Варгасов толкнул дверь старинного ресторанчика с грустным названием: «К последней инстанции». Раньше, в перерывах между судебными заседаниями, в нем любили сиживать юристы… Теперь же публика была самая разношерстная!
Проголодавшийся Варгасов заказал говяжью грудинку с отварным картофелем и соусом из хрена, отвергнув солонину с квашеной капустой, которую нахваливал кельнер. Потом, поразмыслив, попросил кружку хорошо выдержанного мартовского пива.
Неторопливо поужинав, привычно закончив трапезу чашечкой крепкого кофе, Дима собрался с силами и покинул уютный ресторанчик. Через несколько минут он уже нырнул в темную пасть «убана», скучные стены которого не в состоянии были украсить даже многочисленные афиши и рекламы.
Сверкала белозубой улыбкой экранная хохотунья Жени Юго… Застыла в весьма соблазнительной позе неподражаемая Лояна, очаровавшая всех своими танцами в «Индийской гробнице»…
Но уже не было времени любоваться кинозвездами. Подмигнув (пиво сыграло-таки свою роль!) комику Гансу Рюману – тот тоже подмигивал Варгасову, впрочем, как и всем, скорчив при этом уморительную рожу, – Дима вошел в ярко-желтый вагон для некурящих. В красные обычно усаживались те, что дымили беспрерывно и не могли сделать перерыв даже на несколько минут. «Горин обязательно составил бы им компанию…» – неожиданно пронеслось в голове. И тут же Дима оборвал себя: «Чушь какая-то! Как он попадет в это логово? Уж от пива пьянеть стал…»
Вскоре Варгасов был на окраине Берлина, недалёко от облюбованного Максимом Фридриховичем места. Отыскав заброшенный подвал, Дима, пригнувшись, чтобы не стукнуться головой о низкую притолоку, вошел внутрь и достал из кармана фонарик. Сильный, яркий луч осветил тот угол, где был зарыт радиопередатчик. Поставив фонарик на какой-то ящик, Варгасов принялся разгребать заранее припасенной лопаткой кирпич и мусор, которые маскировали тайник. Через несколько минут у ног его зияла яма.
Рации в ней не было…
…Дима немедленно ушел оттуда. Пробираясь узкими средневековыми улочками, он каждую секунду ожидал выстрела или окрика: владельца рации, конечно, должны были ждать. Но он, видно, и вправду родился в рубашке, как много раз утверждала Варвара Ивановна: благополучно ушел. И даже добрался до дому.
Правда, путь этот занял времени намного больше, чем всегда – Варгасов тщательнейшим образом проверялся. Но разве это что-нибудь значило по сравнению с тем, что он в конце концов оказался не в «Алексе», а в квартире фрау Шуккарт и смог сразу же плюхнуться в ванну – продрогший, грязный, измученный?
Зато людям Отто Лоллинга было в ближайшие дни не до теплой ванны: оберштурмбаннфюрер и так устроил им головомойку! А за что? За то, что они никак не могли запеленговать рацию? Так чему ж тут удивляться? Квадрат большой. Выход в эфир не частый, да еще в разное время. Пеленгаторы – слабые. Это Лоллинг сам прекрасно знал…
– Лу, а что какие-то бродяги, пытавшиеся спрятать в старом подвале украденную автопокрышку, схватили чемоданчик, думая, что в нем что-то ценное, а потом два дня тряслись, боясь идти в гестапо, кто за это в ответе? Может, именно в то время в тайнике и побывал хозяин передатчика?
– А если нет? – кричал разъяренный оберштурмбаннфюрер. – А если еще придет? Держите засаду неделю, месяц – сколько надо! Но «гостей» дождитесь!
Он побегал по кабинету, отшвырнул ногой веревку – любимую игрушку Кёгеля – и впился взглядом в близорукие глаза Беккера.
– А почему вы уверены, что рация, за которой мы охотимся, – именно та, что притащили оборванцы?
– Абсолютно в этом я не уверен, герр оберштурмбаннфюрер! Вполне возможно, что это два разных передатчика…
– Ах, возможно! Освальд! – Кёгель щелкнул каблуками и вытянул руки по швам. – Раздобыть сильные пеленгаторы! У кого хотите! У летчиков, у моряков, но раздобыть! И слушать – день и ночь! Совсем обнаглели – радируют из Берлина… Хотел бы я посмотреть на этих мерзавцев!
Но Лоллинг благодаря нерешительности двух воришек несколько припоздал: Дима побывал в подвале именно в те часы, когда бродяги прикидывали, идти им в гестапо или не стоит – рыльце у них было в пуху. Так что зря расторопный Кёгель одалживался как у люфтваффе так и у «Кригсмарине»…
Хорошо, что они с Максимом Фридриховичем успели неделей раньше принять распоряжение Центра! В тот раз сеанс проводил старший Кесслер.
А когда он привез Диме горинское указание и Варгасов расшифровал его, то страшно обрадовался: «Питер» разрешил им связаться с одним из представителей местного антифашистского подполья, заводским рабочим Генрихом Фохтом. Он был двоюродным братом друга детства отца Лорелеи, эмигрировавшего из Германии в Москву еще в тридцать третьем, пароль, придуманный братьями заранее, оставался в силе. Вот и Ани помогла им…
К Фохту пошел Максим Фридрихович: два пожилых человека скорее договорятся…
Как только хозяйка удалилась в кухню, чтобы принести мужчинам немного крепчайшего старого пива, которое можно пить только рюмками, и тарелку ломтиков хлеба с маргарином и дешевой колбасой, Кесслер склонился к Фохту:
– Вам привет от капитана Гулливера. Наконец он начал налаживать дело.
Тот вздрогнул от удивления: это была первая за семь лет весточка от Фрица, прозванного за его огромный рост Гулливером! Фохт хотел сразу же спросить, где брат, как он, но вспомнил о пароле и взял себя в руки. Голос у него стал от волнения хриплым, но ответ был правильным:
– Это я советовал ему не тянуть.
И снова – Кесслер; пароль придумали сложный, но зато случайные совпадения в нем были невозможны.
– Клара жива и здорова.
И опять – Фохт:
– Да ну? Мы ведь ее почти похоронили!
