Однако даже это не смогло отвлечь его от того, что он явно считал делом всей своей жизни: как только девчушка поднялась и снова начала просить у бабочек крылышки, три куска его тела мигом заковыляли к ней, и если бы я не бросился им наперерез, опять свалили бы её навзничь.
Я видел, что мечом тут ничего не добьёшься; надо было придумать что–то другое. Если этих чурбанов здесь много, вряд ли мне удастся разрубить каждого из них на такие мелкие щепки, что они уже не смогут причинить малютке вреда. И потом, что будет с бабочками, если от моего меча во все стороны вдруг начнут разлетаться миллионы сумасшедших деревяшек? Однако первого я всё же измолотил почти в труху, а потом, когда девчушка снова начала выпрашивать у бабочек разноцветные крылышки, велел ей крикнуть мне, когда к ней приблизится второй. Но тут к моей несказанной радости я понял, что и сам вижу их, и удивился, что не замечал их раньше. Я заслонил собой девочку, чтобы второй истукан уже не мог затоптать её, но когда она снова начала собирать свои крылышки, откуда ни возьмись появился третий, и только с преогромным трудом, наваливаясь на них всем весом своей кольчуги, я смог удержать от неё этих тупых, но настырных тварей.
Внезапно мне в голову пришла отличная идея. Я подставил одному из чурбанов подножку, а когда он свалился, схватил его за ноги и поставил на голову, прислонив пятками к дереву. Он пару раз дёрнулся, но перевернуться уже не смог. Тут до меня донёсся жалобный плач: пока я сражался с первым истуканом, второй снова затоптал крылатую бедняжку. Но теперь я знал что делать. Стоило новому чурбану появиться из лесу, как я сбивал его с ног и мгновенно ставил головой вниз. Так что вскоре моя маленькая нищенка набрала себе столько крылышек, сколько ей было нужно.
— А потом? — спросил я.
— Потом я отвёл её к себе в замок, и она рассказала мне всю свою историю, от начала до конца. Только пока она говорила, мне всё время чудилось, что я слышу ребёнка, который бредит или разговаривает во сне. Я никак не мог уложить её рассказ у себя в голове, хотя самой девчушке он явно казался вполне простым и понятным. А моя жена…
Тут рыцарь внезапно запнулся и замолчал. Я тоже не стал продолжать разговор.
Так мы и ехали ещё несколько дней, ночуя где придётся, и если не находилось ночлега получше, укладывались спать прямо в лесу, под каким–нибудь деревом, на куче сухих листьев. C каждым днём рыцарь вызывал во мне всё большее восхищение и любовь. Ещё ни один оруженосец не служил своему господину с такой радостной преданностью. Я ухаживал за его конём, начищал его латы (и даже чинил их — ведь я многому научился у своих погибших братьев), заботливо следил, чтобы у него было всё необходимое, и главной моей наградой была любовь к нему, которая жила теперь в моём сердце. «Вот это настоящий мужчина, — говорил я себе. — Что может быть лучше, чем служить ему и во всём почитать его? Ведь в нём воплощено всё то, что хотелось бы обрести и мне. Если сам я не могу быть благородным человеком, то буду хотя бы служить чужому благородству».
В ответ на мою любовь рыцарь платил мне искренним уважением и дружеской привязанностью. Сердце моё ликовало. «Нет, теперь моя жизнь уже не будет потрачена зря, — думал я, — даже если я буду служить ему до конца моих дней и никто кроме него ни разу не улыбнётся мне, никто кроме него не скажет: «Молодец! Ты сослужил мне отличную службу!»». Однако всё это время мне страстно хотелось совершить для него что–то большое и особенное, чего обычно не выпадает на долю оруженосца.
И вот однажды днём мы заметили, что в лесу появились просеки. Кругом виднелись обрубленные сучки, кто–то явно валил деревья, расчищая путь, но протоптанных тропинок на земле не было. С каждым шагом этих примет становилось всё больше, пока наконец мы не выехали на узкую и длинную дорогу, которую кто–то проложил прямо посреди леса, под корень вырубив все деревья. Со всех сторон к ней сбегались такие же просеки, лучами соединяясь в одном месте, и на них вдалеке смутно маячили какие–то фигуры.
Вскоре мы подъехали к стене из тисовых деревьев, растущих впритык друг к другу; ветви их переплетались так тесно, что за ними ничего нельзя было разглядеть. В стене было прорублено отверстие наподобие двери, да и саму стену кто–то отделал так, что она была на диво гладкая и ровная.
Мой рыцарь спешился, я быстренько отвёл в сторонку коня, мы вместе вошли в незнакомую дверь и оказались в широком прямоугольном пространстве, обнесённом четырьмя тисовыми стенами. Могучие деревья поднимались необыкновенно высоко и расходились друг от друга лишь возле остроконечных макушек, походивших на зубцы крепостной стены, а вдоль каждой из длинных сторон вытянутого прямоугольника выстроились три ряда мужчин в белоснежных одеждах. Они стояли молча, с серьёзными лицами; у каждого на поясе висел меч, но в остальном облачение и осанка выдавали в них не воинов, а, скорее, жрецов. Между этими двумя рядами толпились празднично одетые люди, среди которых были женщины и дети, и все их взгляды были устремлены прочь от нас, к противоположному концу странного двора. На что именно смотрела толпа, мы не видели, потому что солнце уже село и начали сгущаться сумерки. Вокруг становилось всё темнее и темнее. Люди молча чего–то ждали.
Над длинным двором загорелись ночные звёзды, с каждой минутой сиявшие всё отчётливее и ярче. Ночной ветер качнул верхушки деревьев, пролетев среди тесно переплетённых ветвей и листьев со странным звуком, похожим то ли на песню, то ли на стенания. Стоявшая неподалёку от нас юная девушка, одетая так же, как и жрецы, склонила голову и побледнела от благоговейного ужаса.
— Какая торжественная тишина! — шепнул мне рыцарь. — Должно быть, они ожидают услышать голос пророка. Как хорошо, что мы сюда зашли!
Я заколебался. Мой господин говорил искренне и убеждённо, но в моей душе зрела необъяснимая уверенность, что на самом деле ничего хорошего нам ждать не следует, и я решил смотреть во все глаза и быть настороже.
Неожиданно высоко над храмом появилась огромная звезда, лучезарная, как солнце. Всё вокруг осветилось, а люди в белом стройно запели звучный гимн, мощными раскатами разносившийся по всему строению, перелетая от одной стены к другой. Певцы по очереди умолкали, а потом, дождавшись нужного момента, вновь подхватывали песню, так что она медленно перекатывалась по их рядам, незаметно и неожиданно меняя направление, становясь то громче, то тише. Потом всё смолкло, и я увидел, что в середину прохода, окаймлённого людьми, медленно вышли семеро мужчин в белом. В середине шествовал юноша, на голове которого красовался венок из цветов, а под белоснежным плащом виднелась богато украшенная одежда. Я пристально следил за каждым их шагом. Природа наградила меня удивительно острым зрением, и даже на большом расстоянии я мог разглядеть куда больше, чем многие другие.
В дальнем конце двора виднелось нечто вроде помоста, и эти семеро начали подниматься на него то ли по пологому склону, то ли по небольшим ступеням.
На помосте возвышался массивный пьедестал, и уже на нём, высоко вознесённый над головами жрецов, стоял трон, к которому вели широкие ступени. На нём восседал могучий человек царственного вида, горделиво и благосклонно поглядывающий на толпу. Те семеро, за которыми я следил, поднялись на помост и преклонили колени, а потом жрецы, сгрудившись вокруг юноши, подвели его к подножию пьедестала. Вдруг в его передней стене открылась дверь, юноша в ужасе отпрянул, но стоявшие сзади подтолкнули его, и он исчез. Снова грянула песня. Жрецы пели до тех пор, пока от их белых рядов не отделились ещё семеро и не начали медленно продвигаться к помосту.
Я взглянул на своего хозяина. На его открытом лице читалось неподдельное почтение и благоговение. Он был не способен на зло и потому не умел подозревать злые намерения в чужих душах, тем более, когда их было так много и когда всё вокруг казалось осенённым духом высокого деяния. Я не сомневался, что на самом деле его отзывчивое сердце всего лишь умилилось от звуков величавой мелодии, от алмазного сияния звёзд, от величия тёмных пиков тисовой стены и от ветра, незримым призраком вздыхающего среди ветвей. Вот почему его смиренный ум заключил, что в этом странном обряде заключается возвышенный мистический смысл, а простое невежество помешало ему распознать, как всё есть на самом деле.
Я же ещё сильнее почувствовал, что передо мной самое настоящее чёрное зло.
Мне была невыносима сама мысль о том, что мой господин, столь благородный и чистый душой, может так жестоко обманываться и преклоняться пред тем, что (если мои подозрения были оправданы) выглядело куда хуже обычных интриг и козней нечистоплотных духовников. Сколько времени пройдёт, пока он не очнётся и не поймёт, как горько ошибался, терпеливо вынося и даже поощряя подобные злодеяния? За новой процессией я наблюдал ещё пристальнее. На этот раз между жрецами шла девушка, и я явственно разглядел, что она испуганно отшатнулась от зияющей двери, и её насильно впихнули внутрь. Какая участь
