Тут я почти бессознательно потянул на себя ручку, и дверь открылась.
Почему я ни разу не пробовал открыть её до сих пор? Не знаю.
Сначала я никого не заметил, но потом, протиснувшись мимо дерева, перегораживающего вход, увидел, что на земле спиной к башне, прислонившись к стволу, сидит прелестная молодая женщина. Её лицо показалось мне смутно знакомым, но я не мог понять, кто это. Она посмотрела на меня и улыбнулась.
— А–а, так это вы здесь сидите? Что ж, я рада, что смогла вызволить вас из темницы.
— Так вы знаете меня?
— А разве вы меня не узнаёте? Хотя вы ведь обидели меня; а люди легко забывают тех, кого обижают. Вы разбили мой шарик. Но сейчас я даже благодарна вам за это — да, наверное, я действительно многим обязана тому, что вы разбили его. Я отнесла осколки самой королеве Страны фей. Они были совсем чёрные и мокрые от слёз, и в них уже не было ни музыки, ни света.
Но она взяла их у меня и куда–то спрятала, а меня уложила спать в огромном зале из белого мрамора, с чёрными колоннами и тёмно–красными занавесями.
Утром я проснулась и пошла к королеве, надеясь, что она вернёт мне шарик целым и невредимым. Но она отослала меня, так и не отдав его мне, и с тех пор я ни разу его не видела. Только теперь он мне не нужен, потому что у меня есть кое–что получше. Мне уже не нужно, чтобы шарик играл для меня мелодии, потому что я научилась петь. Раньше я вообще не умела петь, а теперь хожу по всей Волшебной стране и распеваю без умолку; иногда мне даже кажется, что сердце моё вот–вот разорвётся от радости и упоения — совсем как тот шарик! И где бы я ни появилась, мои песни приносят людям добро и даруют им свободу. А теперь я освободила и вас. Ах, если бы вы знали, как я счастлива!
Она замолчала, и глаза её наполнились слезами. Всё это время я не отрываясь смотрел на неё и теперь, наконец, узнал черты юной девочки, прославленные и возвышенные в облике прекрасной женщины. Мне было нестерпимо стыдно, но с души у меня словно свалился тяжёлый камень. Со словами благодарности я упал перед ней на колени и от всего сердца попросил её простить меня.
— Встаньте, встаньте! — ответила она. — Мне не за что вас прощать, и это я благодарю вас. Только теперь мне пора, ведь я не знаю, сколько ещё пленников ждёт меня в тёмной чаще глухих лесов, а без меня они не смогут выйти на свободу.
Она встала, с улыбкой попрощалась и, повернувшись, пошла между деревьями.
Я не решился задержать её. Честно говоря, мне было трудно даже говорить с нею. Между нами пролегала великая бездна. Страдания и добрые дела помогли ей подняться в горнюю страну, войти в которую я не смел и надеяться. Я проводил её взглядом, как путник провожает лучи заходящего солнца. Лёгким сиянием она скользила по мрачному лесу, и сейчас, когда я знал, что здесь ходит такое дивное существо, он тоже показался мне ясным и светлым. Она несла свет в уголки, не знающие солнца, и сверкание и музыка разбившегося шарика теперь жили у неё в сердце и мыслях. Она снова запела; я начал вслушивался в слова её песни, а мелодия, словно замешкавшись, ещё долго витала между ветвей, когда сама женщина давно пропала из виду.
Она исчезла. С опечаленным сердцем, умягчённым смирением и вкусившим немного её покоя и радости, я задумался о том, что теперь делать. Прежде всего я решил как можно дальше уйти от жуткой башни, чтобы в какой–нибудь недобрый момент снова не оказаться её пленником. Но я не мог быстро идти в тяжёлых латах; и потом, какое право было у меня теперь на золотые шпоры и роскошную кольчугу, уже успевшую потускнеть от того, что её долго не чистили? Может быть, мне ещё посчастливится стать оруженосцем, но я слишком высоко почитал звание рыцаря, чтобы снова причислять себя к их благородному содружеству. Я сорвал с себя доспехи, свалил их возле того дерева, у которого недавно сидела женщина, и пошёл на восток, не разбирая дороги. Из всего оружия я взял с собой лишь маленький боевой топор на короткой ручке.
Только сейчас я впервые вкусил сладость смирения и понял, как это радостно, наконец сказать себе: «Я такой, какой есть, ни больше, ни меньше».
«Всё кончено, — думал я, шагая между деревьями. — Я поддался искушению и навеки потерял себя. Ах, лучше бы я избавился от тени!»
С этой мыслью я оглянулся, но чёрного пятна сзади не было. Оказывается, я потерял не себя, а только свою тень. Вскоре я понял, что гордецу в тысячу раз лучше упасть и познать горечь стыда, чем ходить с высоко поднятой головой, надменно воображая себя праведником. Я понял, что человек, вознамерившийся стать героем, едва ли достоин звания человека, а вот тот, кто просто и честно делает своё дело, всегда может быть уверен в своём достоинстве. Нет, мой идеал ничуть не потускнел, не утратил своего возвышенного благородства. Он был всё так же дорог мне, но теперь я видел его слишком ясно для того, чтобы хоть на миг осмелиться поставить себя рядом. Напротив, вскоре этот идеал стал всей моей жизнью; а ведь раньше жизнь моя была всего лишь тщетными попытками если не увидеть этот идеал в себе, то хотя бы углядеть себя в нём. Я впервые ощутил удовольствие (пусть не самое верное и мудрое) в презрении и уничижении самого себя. Словно бледный дух, исходящий из мёртвого тела, из моей прошлой, безгласной и раздавленной самости появилось новое «я». Конечно, ему тоже придётся умереть, быть погребённым, а потом взлететь из своей могилы на крыльях нового рождения — но пока всё это ещё впереди.
Наше «я» поднимает голову даже в тот момент, когда мы безжалостно убиваем его. Но в человеческом существе всё равно есть то, что глубже и сильнее этого «я», и однажды оно непременно поднимется из неведомых глубин души.
Каким оно будет — похожим на священный мрак, горящий множеством глаз? Или на ясное утро после грозы? Или на улыбающегося ребёнка, очутившегося и нигде, и везде сразу?
Глава 23
Высокая мысль, восседающая в сердце учтивости.
Вся сладость Библии святой
В простых чертах его лица:
Безмерной милости покой
И утешенье без конца.
