нашей горестной процессией.
Я не стану описывать, как встретил нас величавый старик–король. Радость и гордость за своих сыновей превозмогли горькую скорбь его утраты. Он осыпал меня всеми благами, какие только могло измыслить доброе сердце и щедрая рука. По вечерам он неизменно усаживал меня рядом и без устали расспрашивал о сыновьях и о том, как они готовились к битве. Ему хотелось знать, как мы жили и о чём беседовали, пока вместе трудились в одинокой башне. Он в мельчайших подробностях допытывал меня о нашем снаряжении и даже спрашивал, как мы скрепляли сочленения и пластины на наших кольчугах.
Сначала я хотел было попросить его подарить мне мечи и латы моих названых братьев, чтобы у меня осталась хоть какая–то память о роковой битве, но стоило мне увидеть, с какой любовью король рассматривает их и какое утешение они приносят ему в этом страшном горе, как просьба застряла у меня в горле, и я, наоборот, оставил ему своё снаряжение и оружие, чтобы он мог сложить его вместе с доспехами принцев на самом видном месте, воздвигнув памятник их мужеству и доблести. А в один прекрасный день король, устроив пышную церемонию, произвёл меня в рыцари собственной рукой, в которой дрожал меч его юности.
Я пробыл во дворце недолго, но всё это время меня постоянно окружали молодые люди из знатных и богатых семей. Меня то и дело приглашали на какие–нибудь празднества или развлечения, потому что, хотя королевский двор и был в трауре, вся страна безудержно радовалась и победе над страшными великанами, и тому, что великое множество пропавших рыцарей вернулись к своим близким и друзьям, вновь обретя дом, честь и богатство.
Горе было велико, но ликование было ещё больше. «Да, мои милые, великодушные братья, — про себя размышлял я, — вы действительно отдали этим людям свою жизнь!»
Однако последнее время меня снова начала донимать тень, которую я не видел ни разу, пока трудился в башне над своим снаряжением. Даже в обществе придворных красавиц, которые считали чуть ли не своим долгом сделать моё пребывание во дворце как можно приятнее, я постоянно ощущал её присутствие, хотя пока она не слишком мне надоедала. К тому же, со временем мне наскучили постоянные увеселения, от которых не было пользы ни телу, ни духу. Поэтому однажды утром я облёкся в великолепные стальные доспехи, украшенные серебром (их пожаловал мне старый король), взлетел на подаренного им же скакуна, и, распрощавшись с гостеприимными хозяевами, отправился в далёкий город, где жила возлюбленная старшего принца. С каким тяжёлым сердцем я представлял себе, как сообщу ей столь печальные вести!
Но судьба самым странным образом — таким же странным, как и всё, что до сих пор случилось со мной в Волшебной стране, — избавила меня от этого испытания.
Глава 22
Никто не обладает моим обличьем, кроме моего Я.
…Радость — хитрый эльф.
Сдаётся мне, что человек вполне
Бывает счастлив, лишь забыв себя.
На третий день пути я неспешно ехал по заброшенной, заросшей травой дороге. Впереди виднелся лес, а я уже знал, что в любом лесу Волшебной страны фей путника непременно ожидают приключения. Не успел я подъехать к опушке, как вдруг из–за деревьев ко мне вышел на редкость красивый юноша, безоружный и кроткий на вид. Он только что срезал ветку с тисового дерева, явно намереваясь смастерить себе лук.
— Берегитесь, сэр рыцарь, — обратился он ко мне. — Говорят, этот лес заколдован, и заколдован такими диковинными чарами, что о них не в силах поведать даже те, кто видел их своими глазами.
Я поблагодарил его за совет, обещал, что буду осторожнее, и тронулся дальше. Но как только я въехал в лес, мне подумалось, что если на нём и есть чары, то они должны быть добрыми, потому что тень, которая за последние дни стала ещё темнее и назойливее, внезапно исчезла. Я немедленно воспрял духом, приосанился и принялся с немалым удовлетворением размышлять о своём прошлом, и особенно о поединке с великанами, так что через несколько минут мне пришлось чуть ли не насильно напомнить себе, что я уложил лишь одного из них, а если бы не братья, то мне и в голову бы не пришло с ними сражаться — не говоря уже о том, чтобы вообразить себя способным одержать над ними победу. И всё равно я продолжал самодовольно радоваться, втайне причисляя себя к славным рыцарям прошлого. Моё высокомерие раздулось до таких невероятных размеров (мне стыдно даже вспоминать о тогдашних мыслях, и я пишу о них сейчас потому, что это единственная и самая горькая епитимья, какую я смог себе придумать), что я начал представлять себя рука об руку — поверите ли? — с самим сэром Галахадом!
Не успел я так подумать, как вдруг слева из чащи прямо на меня выехал блистательный рыцарь громадного роста. Латы его сверкали сами по себе, не нуждаясь в солнечных лучах. Он приблизился, и я с изумлением увидел, что его нагрудник был точной копией моего. Да что там! — и серебряный узор, и рыцарский герб точь–в–точь повторяли украшения на моих доспехах. Его конь удивительно походил на моего и мастью, и осанкой, и движениями, только, как и его всадник, был куда больше и свирепее. Забрало у рыцаря было поднято, и когда он остановился, преградив мне узкую тропу, в его сияющем панцире отразилось моё лицо, а над ним я увидел точно такое же лицо — его лицо! — только гораздо больше и безжалостнее на вид. Я не знал, что думать. Весь вид рыцаря вызывал у меня невольное восхищение, но одновременно мною овладело смутное убеждение, что передо мной — воплощение зла, с которым мне следует сразиться.
— Пропустите меня, — сказал я.
— Когда захочу, тогда и пропущу, — отозвался он.
«Поезжай прямо на него и пронзи его копьём! — пронеслось у меня в голове. — Иначе ты навсегда станешь его рабом!»
Я стал разворачивать коня и схватился было за копьё, но рука моя так тряслась, что я не смог удержать его. Я, победивший великана, дрожал перед этим рыцарем, как последний трус! Он громко и презрительно рассмеялся, так что смех его эхом прокатился по всему лесу, и повернул коня.
— Следуй за мной, — не оборачиваясь бросил он и поскакал прочь.
Оцепенев от стыда и позора, я повиновался. Долго ли я скакал за ним, не знаю. «Вот оно, подлинное несчастье, — думал я. — Лучше бы я ударил его, даже если ответный удар принёс бы мне гибель. Ведь и сейчас не поздно окрикнуть его, чтобы он развернулся и сразился со мной! Ну почему, почему я не могу этого сделать? А ведь не могу! Стоит ему лишь посмотреть на меня, и я сразу съёжусь, как побитая собака».
Я молча следовал за ним. Наконец мы добрались до мрачной квадратной башни, стоявшей прямо посреди густого леса; казалось, её хозяева не захотели срубить ни одного дерева, чтобы высвободить для неё место. Даже дверь была наискось перегорожена мощным стволом, росшим к ней так близко, что я еле протиснулся мимо него, чтобы войти. Единственным окном здесь служил грубый квадратный проём в высокой крыше. У башни не было ни каменного парапета, ни карнизов, ни причудливых башенок или зубчатых стен с бойницами.
Гладкие, ровные, массивные стены непрерывной линией поднимались от основания до крыши, чьи балки, слегка подымаясь вверх от четырёх углов, соединялись прямо посередине. Возле стен я заметил несколько кучек то ли ломаных сучьев, очищенных от коры и усохших, то ли смутно белеющих костей.
