Алкмена узнала от бабушки Софии. На свадьбе Пелея и Фетиды богиня раздора Эрида в отместку за то, что ее не пригласили, бросила среди гостей яблоко с надписью «Прекраснейшей». В спор за него вступили богини Гера, Афродита и Афина. Троянский царевич Парис был избран судьей в этом споре. Парис вручил яблоко Афродите, которая пообещала ему помочь получить спартанскую царевну Елену. Похитив Елену, Парис увез ее в Трою. Бабушка также рассказывала про молодильные яблочки и про золотые яблоки, которые для Эврисфея добыл Геракл. Что принесет золотое яблоко ей и ее дочери, Алкмена не знала. Продать его она не решалась – с него начался бабушкин тайник, а поверье говорило, что, если лишиться основополагающей вещи, можно лишиться и всех сбережений.
Идя в пещеры, Алкмена захватила с собой алмаз и его «упаковку» – штопор – тоже взяла. «Ловко придумано. Ни один черт алмаз не найдет, коли знать не будет, где искать», – восхитилась она изобретательностью Янины Дмитриевны. Алкмена извлекла из штопора алмаз, чтобы еще раз его рассмотреть, теперь уже при солнечном свете. Алмаз был хорош, что и говорить. «Опоздал ты, граф, со своим подарком», – вздохнула она, вспоминая сунутые ей Елисеем как подачку дешевые бусы.
Восемнадцать лет назад, когда Алкмена узнала, что носит под сердцем дитя, она пришла к графу в дом. Хотела сообщить эту радостную весть. Ей хватило и взгляда, чтобы все понять по растерянному лицу Елисея: он ей не рад, а значит, не любит и никогда не любил. Эти его бусы добили Алкмену окончательно. Она для него – ничто, и цена ей точно такая же, как бусам, – медный грош в базарный день.
Чем ближе к полуночи, тем медленнее шло для графа время. Ему казалось, что стрелки на старых часах замирают на месте, а кукушка в них погрузилась в спячку. Или с ними нарочно что-нибудь сделала ведьма? Он смотрел на Аполонию, желал ее и одновременно ненавидел за пытку, которую она ему устроила. Было невыносимо смотреть на ее стройное юное тело, ее прекрасное лицо, гладкую кожу и густые блестящие волосы и не сметь к ней прикоснуться. Хуже всего, что чертовка не говорила ни да, ни нет; Елисей не знал, примет она его или отвергнет, что его ждет: любовь и счастье или горе, и эта неизвестность сводила его с ума.
И вот наконец стрелки доползли до верхней отметки, потревожив спящую кукушку, которой пришлось прокуковать двенадцать раз. К этому времени Елисей извелся окончательно и уже был готов услышать любой приговор.
Аполония бесшумно вышла к графу и села за стол напротив него. Она с минуту молча смотрела ему в глаза, будто хотела в них что-то прочесть. Елисей не выдержал этого взгляда. Он ему напомнил Натали. Что бы Елисей ни сделал, дочь его никогда не осуждала, только точно так же смотрела своими умными выразительными глазами.
– Как ты прекрасна, Алкмена, – произнес Смолин. В бликах свечей девушка выглядела восхитительно, и он протянул руку, чтобы прикоснуться к ее щеке.
– Я люблю тебя! И буду любить всегда! Будь моей, Алкмена!
– Я не Алкмена, – отстранилась девушка.
– А кто ты?
– Я Аполония.
В этот момент из темноты вышла Алкмена.
– Аполония, – повторил Елисей рассеянно. Перед ним стояли сразу две Алкмены: одна волнительно юная – такая же, как восемнадцать лет назад; вторая зрелая, но тоже прекрасная.
«ЛОЗАНА, ПОЛОНИЯ», – пронеслись в голове графа обрывочные воспоминания.
– Я составил надпись из яшмы, – сказал Елисей, когда они с Алкменой остались одни. – Принося мне камни с буквами, ты хотела сообщить, что у меня есть дочь?
– Не только. Я хотела, чтобы ты знал, что ничего просто так с рук не сходит, какими бы именитыми они ни были. Аполония – значит разрушительная. Я назвала дочь двойным именем, как поступали наши предки, чтобы уберечь дитя от злых духов. Ее имя Аполония-Немезида. Аполония по-гречески значит разрушительная.
– Немезида – значит, возмездие, – проявил эрудицию Смолин и ужаснулся. – Это же чудовищно, Алкмена!
Он вспомнил, как много лет назад Алкмена ему рассказывала, что все женщины их рода оправдывают свои имена. Она, Алкмена, пользуется силой луны. В этом Елисей ничуть не сомневался – ведь она его лечила, соблюдая лунные фазы. И вылечила же! И теперь тоже на небе полная луна – огромная и зловещая. Граф поежился, взглянув на желтый шар, повисший над морем. Не к добру это.
Он только сейчас сообразил, что Алкмена, присылая яшму, хотела сообщить ему нечто большее, чем имя дочери. Назвав ее Аполонией-Немезидой, она рассчитывала, что дочь свершит разрушительную месть – так переводится это имя. Она также надеялась запугать Елисея, хотела, чтобы он потерял покой и жил в постоянном ожидании возмездия. План не вполне удался – информация о том, что все женщины ведьминого рода оправдывают свои имена, вылетела у графа из головы, но озадачить и вызвать смятение в его душе Алкмене все же удалось.
Елисей ужаснулся от понимания, в какое положение он попал: желать собственную дочь, не имея сил совладать со страстью, и знать, что соитие невозможно.
– Я должен приказать сердцу не любить, но это невозможно! Боже! Я не думал, что будет так больно! – отчаянно произнес он.
Елисей пристально посмотрел на Алкмену, пытаясь представить, возможно ли на нее перенести свои чувства к Аполонии. Тот же рост, та же фигура, только немного тяжелее, те же жесты, волосы, в лице нет пленительной свежести и глаза… в глазах недоверие и потаенная грусть, а не спокойствие, как у дочери.
Нет, не сможет он любить ее, как раньше. Как выяснилось, ему для любви необходима еще и свежесть. Иначе страсти не разгореться, а без нее и любовь – не любовь, а обязательство.
– Прости меня, Алкмена. Я шел к тебе в надежде обрести счастье, а вместо него навечно потерял покой. Как дорого я заплатил бы за то, чтобы вернуть время вспять, как много отдал бы, чтобы ничего этого не знать! Еще вчера у меня была надежда на счастье, а теперь все рухнуло! Правду люди говорят, ты настоящая ведьма! Играючи сломала жизнь!
Граф взял с печи еще сырые сапоги, шапку и удалился прочь. В лесу его догнала Аполония.
– Возьми, отец, – протянула она узел со снедью.
Елисей обнял девушку и понял, что еще чуть-чуть – и не сможет с ней расстаться.
– Не держи на меня зла, дочка. Прощай, – отстранился он и ушел в ночную тьму.
– Прощай, граф, – прошептала ему вслед Аполония.
С тех пор графа Смолина больше никто не видел. Ходили слухи, что он стал схимником и поселился в пещере, чтобы полностью умереть для мира, оставшись с Единым Богом.
В этот раз Антонис приехал к деду позже обычного – не перед обедом, а ближе к ланчу. Помощница по хозяйству Зефира испекла аппетитные круассаны и уже сервировала на террасе стол. Очень вовремя, подумал Антонис, глотая слюну. Это для остальных был ланч, а для него завтрак. И не потому что он только проснулся, нет, Антонис поднялся спозаранку и с утра носился по городу, как гончая. После полудня стало особенно жарко, неистово палило солнце, загоняя в тень горожан. Пока Антонис мотался по городу, с него сошло семь потов. Проклиная жару, от которой не было спасу даже осенью, он упрямо шел к цели. Вчера он получил ответ от одной авиакомпании с приглашением на собеседование. Нужно было собрать кучу документов, чтобы вкупе с ними резюме выглядело наиболее убедительно и его взяли-таки на работу.
Наряду с внушительным стажем штурмана гражданской авиации у Антониса были два существенных недостатка: это возраст – тридцать семь лет – для летчика довольно-таки солидный – и состояние здоровья. Из-за здоровья его и сократили с последнего места работы. Вернее, не только из-за него – было еще одно неприятное обстоятельство, – но его барахлящее здоровье сыграло в конечном итоге решающую роль. Нет, инвалидом Антонис не был и хроником тоже. Но при наличии других кандидатов на вакансию в летной профессии может сыграть роль даже предрасположенность к заболеванию.
– Здравствуй, Антонис! – поприветствовал дед Лесас. – Что-то ты припозднился. Случилось что?
– Да так, ничего особенного, потом расскажу, если дело выгорит.
– Ну-ну, как знаешь. Если называть дело «ничего особенного», оно и будет ничем особенным, – назидательно сообщил дед. – Ешь и потом поможешь мне с компьютером разобраться.
