душу свою, и все на свете бы отдал...
И как это у нее получается? Хотя если подумать, то никакого особенного секрета в этом нет, не специально она старается, чтобы Федора рассмешить, а просто смеется, потому что ей смешно. Дети ведь на то и дети, чтобы смеяться без причины, и пусть для некоторых это «признак дурачины», а для Арсения это совсем никакая не «дурачина», а нормальное и естественное для ребенка состояние...
Поймав себя на мысли, что в который раз уже за время пути мысленно называет «детьми» и Федора, и Майю, он улыбнулся. И правда, ощущение такое, что на заднем сиденье у него не женщина и мальчик, а два ребенка, мальчик и девочка, и девочка эта годами чуть-чуть постарше, только и всего...
«Черт, а ведь здорово, наверное, когда их двое... Мальчик и девочка...» – мелькнула непонятная мысль, развивать которую он не стал, снова переключив мысли на Майю.
Двадцать пять, кажется, ей? Что-то она говорила о своем возрасте. Он вспомнил себя в двадцать пять – полностью загруженный рабочими проблемами, начинающий, неуверенный в себе директор фирмы. Нет, в двадцать пять у него уже не было способности так смеяться... Кажется, он оставил ее в глубоком детстве, похоронил в самых глубоких слоях подкорки, и вот теперь она вдруг потихоньку начала оживать, просыпаться, давая возможность стряхнуть с плеч тяжелый груз прожитых лет и снова ощутить себя ребенком.
И все благодаря ей. Необыкновенной девушке Майе. И как это он раньше жил, не зная, что она где-то рядом? И как собирается жить дальше – без нее? И почему это глупый Федор так настойчиво запрещает ему на ней жениться?..
Эта мысль увлекла его до такой степени, что результат стал очевиден уже через пару минут: машина, взвизгнув тормозами и едва не свалившись в кювет, застыла на обочине в каких-то сантиметрах от резкого обрыва.
Сзади дружно завизжали. Арсений вытер рукавом мелкие капли пота, выступившего на лбу, обернулся и ободряюще сказал:
– Все в порядке. Просто камень под колесо попал. Ничего страшного...
Они быстро успокоились и снова занялись своими делами, с увлечением играя в какую-то непонятную игру, где в качестве награды выигравший получал возможность щелкнуть по лбу своего товарища. Чаще всего эта возможность выпадала Федору, и Майя каждый раз преувеличенно громко взвизгивала, и жмурилась от страха, и ругалась: «Ну, Федька! Ну погоди у меня!» – а Федор в ответ заливался смехом и складывался пополам от этого смеха, а потом они начинали смеяться вместе...
Арсений, ужасно на себя разозлившийся за этот эпизод на дороге, который мог бы закончиться весьма плачевно и даже трагически, за все оставшееся время в пути больше ни разу не позволил себе никаких «дурацких» мыслей. Больше того: ни разу не взглянул на Майю, не попытался поймать ее смеющийся взгляд в зеркале заднего вида и даже музыку в магнитофоне сделал чуть потише, не из практических воображений, а просто из вредности.
Хотя этой его «вредности» никто даже и не заметил. Им вообще не до него было – так сильно они были увлечены друг другом. Хорошо, конечно, только все же немного... обидно.
Он так и обижался на них всю оставшуюся дорогу – до тех пор, пока они не приехали наконец на турбазу. Заглушив двигатель, облегченно вздохнул: все, теперь можно расслабиться. Можно смотреть на Майю, сколько хочется, не боясь трагической развязки, можно потакать глупым мыслям, можно впадать в детство – потому что теперь уже ничто этому не мешает.
Подхватив в обе руки два огромных пакета из багажника – и чего только она туда наложила? Ведь говорил же: ничего не нужно, все сам куплю! – Арсений бодренько направился к угловому деревянному домику, в котором проживал обслуживающий персонал.
В качестве обслуживающего персонала в июне месяце выступал дядя Миша. Сторож, директор, администратор, дворник и, если понадобится, повар – в одном лице. Турбаза «Иволга», в давние времена славившаяся едва ли не на всю область, когда-то принадлежала метизному заводу, на котором трудился главным инженером отец Митьки Жидкова, и в то время была открыта только для избранных. В число избранных, кроме сотрудников вышеозначенного метизного завода, попадали изредка только чиновники из управленческого аппарата администрации, местные партийные боссы, да и то в виде редкого исключения. Территория турбазы в то время была огромной и ухоженной, здесь были и теннисный корт, и бильярдные столы под зеленой крышей, и даже некое подобие ресторана – только поля для гольфа не хватало, как шутил все время Митькин отец.
Время перемен оказалось для метизного завода не лучшим. Шурупы и гайки стали никому не нужны. И даже в том количестве, в котором они были нужны, изготавливать их не получалось из-за неполадок в поставке сырья и оборудования. С финансами на заводе стало туго, и турбазу забросили. Завод со временем окреп и встал на ноги, наладив производство детских санок и еще какой-то актуальной ерунды, а про «Иволгу» новое руководство даже и не вспоминало. Количество сотрудников турбазы сократили в четыре раза, зарплату выплачивали символическую, а уж о том, чтобы финансировать ремонтные или очистные работы, никто даже и не думал.
Два года назад несколько домиков отремонтировал сам Арсений. И еще три новых домика построил.
То есть не сам, конечно, не своими руками, а просто за счет вставшей наконец на ноги фирмы.
Он мог себе это позволить, и сделал это с радостью, потому что «Иволга» была для него местом, где прошло детство, его и Митькино, и его, заматеревшего уже, тридцатилетнего, до сих пор тянуло сюда какое-то дурацкое сентиментальное чувство, над которым он был не властен. Мог ведь себе позволить и заграничные курорты, и дорогие пансионаты в Крыму или в Сочи – но всем на свете курортам до сих пор предпочитал старенькую турбазу «Иволга» с ее деревянными домиками...
Зато какая красота была вокруг! Особенно сейчас, в июне, когда все краски народившегося лета еще свежие и яркие, когда синеющий вдалеке лоскут неба отражается в прозрачной воде волшебным ультрамарином, когда пахнет сонной и влажной землей, а вокруг разбросаны желтые пятна одуванчиков... И ночью поет соловей, и ухает где-то вдалеке, в невырубленном островке настоящего густого леса, настоящий живой филин, которого они с Митькой в детстве бегали ночью смотреть и едва не заблудились в лесу. Филин этот ухает и до сих пор, наверняка тот же самый, – где-то Арсений читал, что жизнь у сов длинная, не в пример человеческой...
– Господи, красота-то какая! – ахнула за спиной Майя. Федька, который бежал за ней вприпрыжку, поддакнул:
– Красота!
Арсений обернулся, довольный и счастливый, как будто сам был едва ли не создателем этого райского уголка природы.
– А то! – со смехом ответил он и, быстро взбежав по ступенькам деревянной избушки для персонала, забарабанил в дверь кулаками: – Дядь Мишка, открывайте! Я приехал!
– Ты, что ли, Сенька? – Из приоткрывшейся ужасно скрипучей двери появилась знакомая с детства физиономия старика, и Арсений привычно подумал, что дядя Миша, наверное, человек без возраста, потому что вот уже двадцать с лишним лет он его знает и за эти двадцать лет дядя Миша абсолютно не изменился. Наверное, сразу родился семидесятилетним и так всю жизнь в этом возрасте и проживет...
По-особенному горячо стиснув в своей ладони широкую дядину Мишину лапу, он все продолжал смеяться, отвечая на привычные вопросы про работу, про Федьку, про общих знакомых.
– А это, дядь Миш, Майя. – Арсений отстранился, открывая обзор.
Майя стояла за спиной, чуть смущенно улыбалась. В одной руке держала плотно набитый пакет, а на другой ее руке висел Федор.
– Майя, значит? – Дядя Миша прищурился. – Ишь коса-то какая у тебя! Долго, поди, растила?
– Всю жизнь!
– Так на такую косу и жизни не жалко! А это что ж за обезьяна такая у тебя на руке висит-то? А, Майя?
Майя вместе с «обезьяной» дружно засмеялись.
– Это не обезьяна, дед Миша! Это я, Федор!
