минут пять терпел, а потом просто врезал этому идиоту. Но не смог, вовремя остановиться: все поднимал лейтенантика и бил, поднимал и бил... А потом сделал ноги... Если бы он ударил только раз или хотя бы не сбежал... Впрочем, думаю, тебе все это прекрасно известно.
– Тогда зачем же ты мне об этом рассказываешь? Я хочу знать только одно: что, в каком количестве и каким образом он ввез в Штаты?
– Приятель, я не в курсе. Совершенно!
– Потому что ты занимался тем же самым и привез это домой так же, как Дэвид?
– Поверь, я не понимаю, о чем ты говоришь.
– Опасаешься, что я веду официальное следствие, да?
– Разные люди в течение долгого времени задавали мне множество вопросов, Макги, и все получили одинаковый ответ. Вот и ты попробовал. Скажу прямо, это была неплохая попытка. А теперь давай есть.
Самообладание быстро возвращалось к нему.
Мы покинули это укромное заведение в полночь. Он держался немножко нахально и вместе с тем настороженно, но, впрочем, был вполне дружелюбен. Когда он отпер замок и распахнул дверцу «линкольна», я рубанул его ребром ладони ниже уха, подхватил обмякшее тело и запихнул в машину. И почувствовал неожиданное отвращение к себе. В моих руках оказался нелепый петушок, гроша ломаного не стоящий, хотя и звавшийся мужчиной. Никчемный и заносчивый, он бежал изо всех сил только для того, чтобы оставаться на одном месте, но при этом все же носил звание живого существа, а я силой вторгся в его мир. Птица, лошадь, собака, мужчина, девочка или кошка – принося им вред, ты унижаешь себя, ведь то же самое можно проделать и с тобой. Все заботы этого человечка были сейчас, словно в шкатулку, заперты в бессильно свесившейся голове, а его организм спешно приноравливался к внезапной встряске, продолжая поддерживать жизнь. Когда-то он сосал грудь, выполнял домашние задания, мечтал стать рыцарем, писал знакомой девушке стихи. В один не слишком прекрасный день его похоронят и получат за него страховку. А в промежутке между этими событиями некий чужак вдруг растоптал все его человеческое достоинство и вертит им, как бессловесной куклой.
На обратном пути все прошло спокойно, только раз он попробовал пошевелиться, но я нащупал на шее нужное место и утихомирил его. Удостоверившись, что за мной не наблюдают, я доставил Джорджа в мое зыбкое гнездышко, опустил шторы и приготовился вести дознание.
Я раздел и связал его, заткнул ему рот и засунул этот куль, недавно бывший мыслящим существом, в корыто, заменявшее в мотеле ванну. Брелль и вправду носил парик. Я сорвал его и швырнул на сливной бачок. Там он свернулся, словно маленький послушный звереныш.
Голый человек, не способный двигаться и разговаривать, не знающий, ночь сейчас или день, не понимающий, как и где он очутился, обычно быстро раскалывается.
Холодная вода привела Джорджа в чувство. Я не уменьшил струю, пока не убедился, что он в полном сознании. Тогда я присел на стул возле душа и закрутил кран. Брелль весь дрожал и глядел на меня крайне недоброжелательно.
– Как ты полагаешь, Джордж, разрешило бы мне так действовать хоть одно государственное ведомство? У меня есть несколько способов навсегда избавиться от тебя. И все совершенно безопасные. Ты долго спал, Джордж, и тебя, конечно, уже разыскивают. Но вовсе не там, где надо. Похищение людей преследуется законом. Так что, Джордж, нам придется договориться, или я не смогу тебя отпустить.
В его глазах нарастала паника, но он уверял себя, что никогда не сдастся.
– Я ищу один сверток, принадлежавший Бэрри, и мне нужна твоя помощь. Когда будешь готов говорить, кивни головой. Иначе я сварю тебя, как цыпленка.
Я привстал и включил горячую воду. В хороших мотелях ее нагревают градусов до восьмидесяти, так что из крана быстро начинает хлестать практически кипяток. Джорджу хватило облака пара и капельки горячей воды. Он выгнулся на дне ванны и заорал в полотенце, которое превратило его крик в тихое бульканье. Обезумевшие глаза Брелля вылезли из орбит, и он забыл кивнуть. Я повторил процедуру еще раз и, когда пар рассеялся, увидел, что Джордж энергично трясет головой. Для верности я снова приоткрыл кран, он мило подпрыгнул и закивал с такой силой, что затылок заколотился о стену.
Я снова привстал и выдернул свой самодельный кляп. Он застонал:
– Боже мой, ты меня ошпарил. Что ты со мной делаешь? Ради Бога, Макги, чего ты хочешь?
Я протянул руку и взялся за горячий кран.
– Нет! – заорал Джордж.
– Потише, дружище. Ты становишься послушным и розовым. Теперь давай поговорим. Расскажи мне поподробнее, как вы работали с Дэвидом Бэрри. А если что-нибудь покажется мне не совсем правдоподобным, я немножко подогрею тебя. Просто на всякий случай.
С небольшой моей помощью он справился с поставленной задачей весьма неплохо. Они с Бэрри с самого начала орудовали вместе. Сначала занимались ценными бумагами: покупали в Китае, отправляли одному другу в Штаты, а тот представлял их к оплате и посылал обратно. Когда это дело прикрыли, в ход пошло золото. Они действовали сообща, но выручку хранили порознь.
Приятели не слишком доверяли друг другу. Но доходы Бэрри всегда были выше: он не тратил на себя ни одной лишней рупии и все деньги снова вкладывал в золото. Именно Бэрри отыскал в Калькутте ювелира, который начал изготовлять для него точные копии деталей самолета из чистого золота. Бэрри слегка их зачищал, красил под алюминий и привинчивал на место. Потом парень в Канмине снова переплавлял их в стандартные слитки. Это было уже после того, как ужесточились досмотры. Когда наконец пришел их черед возвращаться на родину, у Брелля в кармане было более шестидесяти тысяч долларов, а у Дэвида Бэрри, по его собственным словам, раза в три больше. Они взяли отпуск и махнули на Цейлон. Эта идея принадлежала Бэрри. Он хорошенько обмозговал ситуацию и разузнал все, что только можно, о драгоценных камнях. Бреллю тоже не хотелось проносить через американскую таможню пачки наличных, так что он последовал за Бэрри. Без малого десять дней они с утра до вечера скупали у цейлонских торговцев лучшие драгоценные камни. Темно-синие и лучистые сапфиры, темные бирманские и лучистые рубины. Некоторые не пролезали в горлышко армейской фляжки, тогда они расклепали свои фляги, вложили драгоценности внутрь и вновь заделали швы. Потом налили во фляги немного расплавленного воска, чтобы камешки не гремели. Когда воск застыл, наполнили фляжки водой, пристегнули их к поясам и вернулись домой богатые и нервные.
– По-моему, Дэйва ни в чем таком не подозревали. Он всегда держал рот на замке. А вот после рюмки- другой мог и сболтнуть лишнего. Ну, и попал под подозрение. Когда вернулся домой, сразу спрятал камешки и не решался к ним даже притронуться. Я тогда был освобожден условно, до вызова в суд. Когда Бэрри дали пожизненное, сумел увидеться с ним с глазу на глаз и попытался договориться. Он сообщает мне, где спрятана его доля, я беру себе из нее разумное вознаграждение и обязуюсь проследить, чтобы о его семье позаботились. Но ничего не вышло, он мне не доверял. Отказался признать, что кто-то может быть одновременно и ловким и порядочным. Нет, он собирался раньше или позже выбраться из тюрьмы и распорядиться своим богатством без помех, мечтал озолотить жену и дочек.
К своей доле я не прикасался три года. Потом мне понадобились деньги. Продавался участок, который грех было упустить. Но я не хотел рисковать, продавая камни в этой стране. Мы с Мартой взяли отпуск и отправились в Мексику, там я нашел нужных людей. Это была жуткая морока, но, по крайней мере, я себя чувствовал в безопасности. Выручил я тогда чуть больше сорока тысяч, ввез их обратно и стал понемногу запускать в дело. Я был очень осторожен, но меня все равно вычислили, умудрились сложить все мои затраты, хотели пришить дело о мошенничестве, кричали, что я занимаюсь сокрытием доходов. Мне пришлось выложить сто тысяч, чтобы избежать наказания за те паршивые сорок. Я не мог тебе об этом рассказывать, не имел права рисковать. По делам об уклонении от уплаты налогов не существует срока давности, и они все еще могут меня судить за те деньги. Взяли меня на карандаш, трясут каждый год, и конца этому не видно. А теперь, ради Бога, выпусти меня отсюда.
Когда я развязал его, пришлось помочь ему подняться и почти отнести в спальню. Присев на край кровати, он уткнулся лысой головой в голые волосатые колени и расплакался.
– Мне плохо, – проговорил он. – Макги, мне правда плохо.
Он весь съежился, зубы застучали, губы посинели. Я кинул ему его вещи, и он быстро оделся.
– Где мы?
– Примерно в трех километрах от твоего дома. Мы покинули клуб в Браунсвилле три с половиной часа
