стойке никто не подойдет, только я, и никто не дотронется до этого телефона, так что в конце месяца не бывает счетов, о которых бы я не помнил. Если бы звонили сюда, то только по этому телефону, а ей вчера никто не звонил.
В темной, душной прихожей небольшого серого дома высилась могучая фигура матери Энджи Пауэлл, напоминавшей разъяренного бегемота. Пронзительным голосом она втолковывала:
— Пришла сразу после одиннадцати, больше не выходила, и я спрашиваю: вы отдаете себе отчет, какие вопросы мне задаете, имеете на это право? Я воспитала приличную, неиспорченную девушку, у нас с ней нет друг от друга секретов, и даже подумать нельзя, чтобы она тайком вышла из дома. Ад, знаю я все о юных девицах в этом городе, как они выстраиваются в кустах и при любой возможности бросаются на каждые брюки, но моя Энджела не такая.
— Это обычное расследование страховой фирмы.
— Надеюсь. Что же другое может быть? Обычное, да? Чтобы втянуть Энджи во что-нибудь, с чем она не имеет ничего общего, только чтобы покрутиться возле нее. И не рассчитывайте, приятель, потому что ни вы, ни кто другой близко не подойдет к моей Энджи. Я с малых лет ее хорошо воспитала. Ни один мужчина на свете не наложит свою вонючую лапу на ее чистое тело. Мужчины днем и ночью думают только об одном, но Господу хорошо известно, что в этом городе хватает потаскушек, готовых вас осчастливить, только пальцем поманите, так что здесь вам нечего делать.
— Боюсь, миссис Пауэлл, у вас ошибочные представления. Тяжело зависнув над ним, она иронически усмехнулась, дрогнув толстыми щеками:
— Знаете, молодой человек, у меня всегда были ошибочные представления. Сколько живу на свете, смотрю вокруг — и голова гудит от ошибочных представлений.
Толстый, как колбаса, палец нацелился ему в лицо.
— И каждое из них оказывается правильным. Так что будьте любезны убраться из моего дома.
Уже переступив порог, Станиэл обернулся:
— Кстати, отчего у нее на руке шрамики, рубцы?
— Умерщвление плоти, молодой человек. Умерщвление плоти для изгнания дьявола, но вам этого не понять.
Попросив Станиэла подождать, доктор Руфус Нил за десять минут выпроводил трех последних пациентов. Нил обожал холодное пиво, поэтому, заперев приемную, он повез Станиэла в темный, прохладный бар в центре города. Захватив большие кружки с темным пивом, они прошли в одну из кабинок, обшитых деревом, и поставили их на поцарапанный стол.
— Если человек медлит с разговором, значит, что-то лежит на сердце, — заметил Нил. — Задрав подбородок и вращая глазами, решительно спросил: — Так что вас беспокоит?
— Точное подтверждение, доктор, которое может быть связано с вашей профессией. В расследовании несчастного случая или самоубийства обнаружилось еще одно обстоятельство. Оно касается лица, о котором вы можете судить как специалист. Итак, перейдем прямо к делу. Как по-вашему, Энджи Пауэлл способна на убийство?
Нил даже подскочил от неожиданности и изумления. Чмокал, дергал себя за ухо, потирал подбородок, возил кружкой по столу, пока наконец не заговорил:
— Дайте мне опомниться. Что? Во-первых, психиатрия не моя специальность. Во-вторых, появление Энджи на свет было вторыми родами, когда я начал здесь практику. В-третьих, я люблю Энджи. Надеюсь, я ее понимаю, так как знаю кое-что о ее детстве. Убийство? Это был бы весьма жестокий способ выразить свой протест против чего-нибудь, правда?
— Если рассуждать логично. А Энджи рассуждает логично?
— Мери Пауэлл была плохой пациенткой. По-моему, с той минуты, как узнала о своей беременности, начала обжираться. До этого была замужем три месяца и стала вести себя так, словно малыш Джимми наградил ее проказой. Несколько лет назад я лечил у него простату и совершенно точно знаю, что с того момента, как почувствовала себя беременной, она отказалась от супружеских обязанностей. Всей душой ненавидела это, и можно сказать, обжорство стало какой-то защитой от половых отношений, но я не психиатр. Пока носила Энджи, набрала двадцать килограммов, и роды были тяжелые. Но девочка оказалась хорошенькая, здоровая. А Мери по-прежнему объедалась. И чем больше толстела, тем набожнее становилась. Сейчас, пожалуй, весит килограммов сто тридцать, и это самая мерзкая баба в городе.
— Свое отношение к сексу мать внушила и Энджи?
— Попробую объяснить. Энджи была веселой девчушкой, дети ее любили. У соседей был мальчик, имя уже не помню, они давно переехали.
Энджи тогда было лет семь. У детей уже проявляется в этом возрасте сексуальное любопытство — совершенно естественное явление во всем мире. Примитивные племена в этом отношении гораздо более просвещенные, чем мы, и не делают из секса большой науки. Однако мы, если замечаем у детей такое любопытство, внушаем им, что занимаются чем-то скверным. Такое же отношение и к мастурбации. Твердим, что она свойственна больным детям, даже не допуская, что это вполне нормальная, естественная ступень в сексуальном развитии индивидуума и всего лишь клинический признак незрелости, если наблюдается у взрослого.
Как-то после полудня Мери Пауэлл случайно оказалась возле гаража, а там Энджи и соседский мальчонка разглядывали друг друга. Для такой ведьмы Мери достаточно прыткая. Мальчишку треснула по лицу, тот с ревом умчался домой без двух выбитых зубов, потом отодрала от забора рейку и страшно избила дочь; сколько живу, не слышал даже, чтобы кто-то так измолотил ребенка и тот не умер. Мери должны были посадить, и посадили бы, но за ней стояла церковь. Три недели Энджи провела в больнице. Сломанные ребра, отбитая почка, синяки, ссадины, рваные раны, внутреннее кровоизлияние. Я осматривал, лечил ее, и это, наверно, был последний раз, когда мужчина видел Энджи в чем мать родила. С женскими проблемами и сейчас ездят с матерью в Орландо, там врач — женщина. Когда ее выпустили, напоминала тень, с запавшими глазами, замкнутая. Мери целый год не пускала ее в школу. И еще два года она оставалась незаметной, молчаливой тенью. Нетрудно догадаться, что девочка после такого потрясения потом в переходном возрасте будет иметь осложнения, и в пятнадцать лет они у нее были. Ее привели ко мне прямо с уроков в горячке, с загноившейся рукой. Более слабый организм не выдержал бы. Я быстро отвез ее в больницу, и в первые сутки надежды почти не было. Инфекция распространилась от ожога на внутренней стороне руки. Там были и другие ожоги — одни зажившие, другие в коросте. Я не представлял, откуда они у нее. Наконец ввел немного пентотала, и тут же начался классический приступ истерии: общее окоченение мышц, мраморная бледность, бредовые видения, отождествление с Орлеанской Девственницей. Глупое дитя держало руку в пламени свечи, и, судя по ожогам — раз пятнадцать.
— И выдерживала такую боль?
— Длительный приступ истерии с религиозной одержимостью содержит в себе элементы самогипноза, так что вполне возможно, что и не чувствовала боли. А я — идиот сентиментальный — рассказал Мери, чтобы помогла ребенку. Но Мери гордилась ею! Представляете?
— Умерщвление плоти. Изгнание дьявола. Нил изумленно смотрел на него.
— В точности ее слова. Вы верно объяснили ее ожоги. Эта девушка… у нее великолепные физические данные. Все железы функционируют прекрасно. Нормальная менструация, большие груди, и таз прямо создан для родов, и женские гормоны вырабатываются исправно. Если бы ей хотелось нормальных сексуальных отношений, но она их избегала, считая скверными, то ощущала бы только вину и стыд из-за грешных помыслов. Но эта крупная, здоровая девушка настолько чувственно заморожена, что не испытывает ни желаний, ни любопытства или вины. Когда-то давно в нее заборной рейкой вколотили сознание, что секс ужасен и греховен. У нее он вызывает отвращение. А роскошное тело требует своего. Отсюда истерия, религиозные видения. Ожоги от свечки. Матушку Пауэлл следовало бы скормить крокодилам за то, что сотворила с собственным ребенком.
— Этот внутренний конфликт может сделать ее опасной?
— Способной на убийство? Что? Возможно. При соответствующих обстоятельствах. Но для нее это не было бы убийством. В ее понимании это был бы праведный поступок.
— То есть — наказание, кара.
— Именно так.
