намерениями. Эмма принимала их ухаживания, купалась в подарках и мужском внимании и понимала, насколько недопустимо плохо относился когда-то к ней Алексей. Мужчины выстраивались в очередь, чтобы иметь счастье провести с ней время. Молодая, красивая, интересная, Эмма со всеми была мила и любезна. Некоторым, самым достойным из поклонников, она выказывала благосклонность. Вышла замуж, развелась, снова вышла замуж. Развод пережила легко, вернее, и вовсе не переживала. Она считала: если между супругами угасла страсть и исчез взаимный интерес – нужно расходиться. В материальном плане Эмма ничего не теряла, так как сама себя обеспечивала, а не висела у мужа на шее. В эмоциональном – тоже. После случая с Алексеем она больше никому и никогда не позволяла проникнуть в свое сердце – уж очень дорого обошлась ей та несчастная любовь. Влечение, дружба, взаимоуважение – этого вполне достаточно для брака. А любви ей больше не надо – Амур со стрелами пусть поищет себе другую жертву.
С тех пор, когда Вика стала уходить в рейсы, дом Грановских начал привыкать к пустоте. В отсутствие дочери Раиса Александровна старалась занять себя домашней работой, чтобы не чувствовать одиночества. За стиркой, глаженьем белья и уборкой быстрее короталось время, потом Вика возвращалась, падала на кровать, высыпалась, и дальше жизнь в доме входила в свое привычное русло: с веселым смехом, шумом, спорами, обидами, примирениями. Вика часто обижалась, но быстро отходила. Надуется, как мышь на крупу, из-за правильного, в общем-то, замечания или еще из-за какой-нибудь ерунды, а потом сама же приходит мириться. Когда у Вики появился жених и они переехали на съемную квартиру, Раисе Александровне стало совсем одиноко. Она понимала, что дочери нужно строить свою личную жизнь и она поступила правильно, но отпускать ее от себя Раисе не хотелось.
Вика ее навещала, часто звонила, но это было уже не то. Раиса Александровна неизбежно чувствовала свое одиночество. Она включала телевизор, в основном канал «Культура», и под его тихое журчание читала Чехова. Это был один из немногих писателей, чьи произведения она могла перечитывать снова и снова, открывая книгу на любой странице. Раиса Александровна, читая, часто думала о своем. Торшер, кресло, шерстяной плед, плетеный столик с чашкой чая, мед, блюдце с тонко нарезанным лимоном, на коленях – книга, в голове – мысли. Много разных мыслей – и темных, и светлых. Раиса Александровна могла одновременно думать о моральных терзаниях книжного героя и о повышении стоимости коммунальных услуг.
Телефонный звонок заставил ее отложить в сторону Чехова вместе со всеми мыслями.
– Это квартира Грановских? – пробасил кто-то в трубке. – Сержант ГИБДД Цапко. Кем вам приходится Виктория Николаевна Грановская?
– Дочерью, – произнесла Раиса похолодев.
– Час тому назад ваша дочь погибла. Наезд неустановленным транспортным средством. Записывайте адрес, куда подъехать.
Зайцев бродил по узким университетским коридорам, где в разные времена побывали многие гениальные люди своей эпохи. Теперь – с портретов – они строго смотрели со стен главного здания, напоминая потомкам о необходимости просвещения. Лейтенант равнодушно окинул взглядом портреты великих деятелей культуры и двинулся дальше искать кафедру социологии. Ему предстояло собрать информацию о преподавателе Эмме Львовне Гамильтон. В идеале хорошо было бы найти ее задушевную подругу, которая рассказала бы о ней все. Две симпатичные студентки у входа подробно объяснили ему, как найти нужную кафедру. Там же стояли и парни. Олег хоть и считал, что мужчины ориентируются в пространстве лучше и точнее излагают свои мысли, но обратился к девушкам – общаться с ними ему было приятнее. Намотав по коридорам лишний круг, Зайцев нашел-таки искомое – закуток с вывеской «Кафедра социологии».
За добротными деревянными дверями кипела жизнь. Женщина в сарафане православного покроя и в круглых, как блюдца, очках хлопотала над букетом красных гвоздик. Она аккуратно подровняла стебли, собрала их в пучок, о чем-то задумавшись, на минуту прижала их к себе, а потом с сожалением поставила в хрустальную вазу. Ее звали Беллой Гавриловной или Беллой, как представилась она Зайцеву.
– Господи, несчастье-то какое! – заохала она надрывным голосом. – Такая красавица была и умница! Мы ее все любили, а студенты ее просто обожали. Какого ценного сотрудника и золотой души человека мы потеряли! Проректор о ней говорил: «Наша Эммочка – незаменимый специалист». А его похвала – не пшик, она дорогого стоит! А ведь еще молодая была, могла бы жить и жить. Что же это делается, а?
– Все мы там будем, не сегодня завтра, – «успокоила» ее Лидия Павловна – дама чуть за пятьдесят, с суровым, как у солдата, лицом. Она окинула Зайцева взглядом патрульного и убрала в сумку денежные купюры, которые тщательно пересчитывала.
– На венок собираем, – пояснила Белла. – От трудового коллектива, чтобы все по-людски сделать. А то кто же ей еще венок принесет? Она ведь одинокой была – без семьи и детей. Сын бросил ее, в Америке живет, о матери не вспоминает. Мужья ее тоже бросили – все трое. У нас же, у женщин, по жизни-то как – либо дом, либо работа. Я вот тоже без мужа осталась из-за работы. А где его, мужа-то, взять, если мужиков подходящих нет? Одни слишком стары, другие слишком молоды. Не со студентами же романы крутить?
– Некоторые крутят, и ничего.
– Зачем вы так, Лидия Павловна, о покойнице?
– Ничего дурного я о ней не сказала. Эмма молодцом была, не кисла в своей светелке, как некоторые. Чтобы на седьмом десятке охмурить молодого пацана – это надо быть о-го-го!
– Что это за пацан такой, которого Эмма Львовна охмурила? – заинтересовался Олег.
– Аспирант. Он под ее руководством диссертацию писал. Вот и написал.
– Имя и адрес этого аспиранта!
– Имя – вроде Федор или Мефодий, редкое какое-то имя…
– Феликс. Феликс Кожевский, – поправила ее Белла.
– Значит, Феликс. Мне один черт, я у него не преподавала. Адрес в деканате спросите, там скажут.
– Еще вопрос. Скажите, вы не знаете, кто из студентов бывал на даче у Эммы Львовны?
– Да кто у нее только не бывал! Всем факультетом туда мотались, занятия прогуливали. Мои пары, между прочим, – пожаловалась Белла. – Я им, паразитам, и зачетами грозила, и контрольные устраивала, а им хоть бы хны – как наступит пятница, так в аудитории пусто. К Эмме Львовне они по пятницам и ездили. Я ее просила не приглашать к себе мои группы, а она в ответ – мол, никто ко мне по пятницам не ездит, только в выходные.
– В прошлую пятницу ваши студенты тоже занятия пропустили?
– Как всегда.
– То есть они на выходных были у Эммы Львовны?
– Не обязательно, – вмешалась дама «солдат». – Студенты к Эмме не каждый раз ездили. А что они твои, Белла, занятия прогуливают, так это не из-за Эммы. Студенты всегда прогуливают, пока сессия им на хвост не наступит. Вот только к Эмме на лекции они ходили всегда, полным составом и слушали, как завороженные. О-го-го была тетка!
В самом начале апреля
– Добрый день, господа! Все поместились? Никак не могу выпросить в ректорате аудиторию побольше.
Так начиналась почти каждая лекция Эммы Львовны. Средней величины комната с узкими, давно некрашенными окнами была под завязку наполнена студенческой братией. Мест за партами не хватало, и некоторые сидели по трое. Обычно в аудиториях всегда было полно свободных парт, так как у студентов, помимо учебы, находилось множество других интересных дел. Как говорил преподаватель теории вероятности, действующие лица меняются при постоянном количестве присутствующих. Такая картина наблюдалась практически на всех занятиях, кроме лекций по социологии – к Гамильтон приходили все. И дело заключалось вовсе не в том, что Эмма Львовна отличалась зловредным характером и требовала стопроцентной посещаемости. Отнюдь нет. Она олицетворяла собою предельную лояльность и была сторонницей вольных посещений. Насильно знания в чьи-то головы не вложишь, считала Эмма Львовна. Зачет по социологии получить легко – достаточно было прочитать по диагонали учебник. Только ходили на ее лекции все до единого, а если кто-то по каким-либо причинам не мог прийти, он искренне сокрушался, словно пропускал не лекцию, а зажигательную вечеринку. Двадцать шесть студентов, из которых подавляющее большинство – юноши, бегущие вприпрыжку на социологию, слушать преподавателя, затаив дыхание. И это на физико-математическом факультете, где к гуманитарным предметам студенты испытывают
