расположенного на приморской улице. Он изучал перечень услуг, которые оказывал салон. По черному стеклу золотыми буквами был обозначен длинный список. Упоминались разные виды причесок, макияж, маникюр, педикюр, уход за лицом и пр. и пр.
Изучив вывеску, Гриня открыл кейс. В нем осталось всего две пачки денег. Одну из них Гриня протянул Гале. Та смотрела на него уже с каким-то благоговейным ужасом.
— Зачем столько?
— Как раз! — Гриня кивнул в сторону стеклянной доски. — Гуляй по этому списку сверху донизу!.. И чтоб ничего не пропустила, а я пока покурю.
Галя робко открыла дверь салона, в котором она никогда в жизни не была. Гриня зубами достал сигарету из пачки в верхнем кармане кителя. Несколько девиц, чему-то смеясь, шли по этой приморской улице, подражая походке манекенщиц. Девицы, все как одна, были в совсем коротеньких плиссированных юбочках, а выше никакой одежды больше не было. Только многочисленные нити цветных бус прикрывали загорелые груди. Гриня шагнул к ним.
— Красавицы, огонек найдется?
— Сколько угодно, — достала одна из „косметички“ зажигалку.
Прикуривая, Гриня разглядывал ее крупную грудь сквозь нити бус. Подняв голову, спросил:
— Случайно не из Африки будете, девочки?
— Ты, тюлькин флот, — басом ответила другая. — За границей бывал?
— Молодой ишшо, не приходилось.
— Потому и не догоняешь, что там сейчас носят, село! — сказала третья.
Смеясь, девицы побежали к морю, синеющему за деревьями парка.
Вечером в ресторане, как всегда, шел большой загул по поводу прихода плавбазы. Играла музыка. У эстрады танцевали моряки. За столиком у прохода сидели боцман и Клава, Сбоку от них — Патлатый. Напротив стояли два пустых стула. Не было ни Грини, ни лысого бича. Клава надела на себя бусы, но мужа пока игнорировала и очень вежливо разговаривала с Патлатым:
— Извините, а где ваш друг?
— Какой, простите?… — напыщенно спросил Патлатый. — У меня тысяча друзей!
— Ну, этот… — Клава провела ладонью по голове.
— Лысый! — перевел боцман.
— А-а, мой верный товарищ… — грустно покачал головой бич, вздохнул. — Почивает в бозе.
— Неужели умер?! — испугалась Клава.
— Нет еще, но… Находится в реанимации при ЛТП. Выпьем за него, чтоб выздоровел!
Боцман тут же подхватил:
— За это нельзя не выпить! — Покосившись на Клаву, налил, и они с Патлатым выпили.
Патлатый, похрустев редиской, взял фужер, наполнил его до краев водкой, встал.
— Можно тост?
— Погоди, не гони, — сказал боцман.
Клава поджала губы:
— Не мешай человеку. Он очень хорошие тосты говорит.
Патлатый признательно поклонился Клаве, не расплескав, поднял фужер, помолчал немного и торжественно заговорил:
— Мой лучший друг, моряк и поэт Гриша Уголек написал обо мне такие стихи:
Клава удивленно подняла голову:
— Надо же, ни слова не поняла!
Патлатый презрительно усмехнулся. Запрокинув голову, он медленными глотками начал опорожнять фужер с водкой… Боцман, сообразив, чем это кончится, поднял руку и снова сделал знак швейцару. Тот, кивнув, нырнул в подсобку.
Когда Патлатый опорожнил фужер и обвел всех горящим взглядом, у столика уже стояли носилки, а к нему с двух сторон протягивали руки швейцар Степаныч и официант. Патлатый, оттолкнув их, шагнул к носилкам.
— Я сам!.. — Он улегся на носилки, скрестил на груди руки и, глядя в потолок, объявил: — Все. Сегодня возвращаюсь в родную гавань!
В это время Гриня, в своей шикарной фирменной куртке, светлых брюках и любимой кепочке „Симпл лайф“, слегка надвинутой на глаза, подходил к ресторану. Держа его под руку, с ним рядом шла красавица. С первого взгляда в ней невозможно было узнать скромную Галю. На ней была короткая светлая шубка. Платье ее было гораздо выше колен и открывало ее стройные ножки в элегантных туфельках на высоких каблуках.
Лицо ее, ухоженное тщательными процедурами, ослепительно сияло. Волосы, которые она до этого стягивала в пучок, были подстрижены и уложены, как у манекенщицы Пьера Кардена.
— Гриша, может, я зря надела шубу? — тихо спросила она.
Гриня строго ответил:
— Галя, еще раз тебе говорю — все нормальные женщины в развитых странах так ходят и летом.
Они подошли к ресторану. Толпившиеся около него мужчины уставились на Галю. Гриня с гордым видом подвел ее к дверям. Все расступились, швейцар Степаныч с приветливой улыбкой поклонился. И тут из толпы шагнул к ним лысый бич. Он умоляюще поглядел на Гриню. Гриня кивнул ему, бросил швейцару:
— Это со мной.
Гриня и Галя не спеша шли по проходу. Лысый деликатно держался в отдалении.
Сидящие за столиками моряки и их подруги реагировали однозначно: все не спускали глаз с раскрасневшейся и еще более похорошевшей Гали. Клава, сразу заметившая ее и Гриню, поджала губы, протянула:
— Теперь поня-я-тно, почему он опоздал.
Боцман тут же потянулся к бутылке шампанского, стоящей рядом с Клавой. Клава ударила его по руке.
Гриня подвел невесту к столику друзей. Клава, окинув Галю взглядом, опустила глаза. Гриня снял с Гали шубку, повесил ее на спинку стула и вежливо отодвинул его. Галя уселась, а Гриня громко сказал:
— Дорогие Пал Палыч и Клавдия Васильевна!.. Разрешите вам представить Галю. Сегодня мы с ней подали заявление.
— Ого!.. — боцман тут же схватил стоящую перед Клавой бутылку шампанского. Клава только шумно выдохнула. — Ну, уж за это — только шампанское!
Он выстрелил пробкой и стал разливать пенистое вино. Как-то незаметно оказавшийся за столом Лысый деликатно пододвинул и свой фужер. Боцман, увидев его, вытаращил глаза. Клава удивленно покачала головой.
— Гляди, Клава!.. — подлизывался боцман к жене. — Уже выздоровел! Значит, не зря за него пили!
Лысый слегка наклонился:
— Благодарю вас. Я совершенно здоров.
Боцман встал, поднял фужер:
— Предлагаю выпить за молодых!.. За моего друга Григория Александровича Потемкина. Сегодня он потерял свободу!.. А это горько — мужчине потерять свободу! Очень горько! — громко закончил он.
