Сопровождавшие князя, сойдя с коней, задержались у ворот.
— Нынче наше от нас не уйдет! — сплюнул Хомяк, проверяя подпругу.
— Крови бы не было, — пробормотал стремянный Вяземского.
— Дурак! — отозвался Хомяк, глянув исподлобья.
Басманов, Грязной и Вяземский остановились в дверях, глядя на Морозова и Серебряного.
Вид Басманова являл смесь лукавств, надменности и беспечной удали.
Грязной, нетрезво покачиваясь, брякнул бубном.
— Боярин Дружина! — объявил Вяземский, заложив руку за кушак. — Царь и великий князь Всея Руси Иван Васильевич слагает с тебя гнев свой, сымает с головы твоей свою царскую опалу, и быть тебе, боярину Дружине, по-прежнему в его, великого государя, милости!
Морозов поднялся. Он был бледен. Сивые волосы пали ему на глаза.
— Господа опричники! — хрипло произнес он. — Прошу вашей милости отпраздновать сегодняшний день. Будем пировать до утра!
Вяземский приосанился, погладил бороду.
— А где же хозяйка? — спросил он, тряхнув кудрями, — Без хозяйки и мед не сладок!
Гости одобрительно зашумели.
— Без хозяйки не пью! — рявкнул Грязной.
— Просим пожаловать хозяйку, — жеманно протянул Басманов.
Князь Никита Романович Серебряный стоял в стороне.
Морозов поочередно взглянул на каждого из прибывших, и новое подозрение охватило его. Кто же из них его возможный оскорбитель, кто из них был в саду?
— Садитесь за стол, дорогие гости! — пригласил он, все пристальней вглядываясь в каждого из гостей. — А я пойду за хозяйкой. — Он вышел.
Вскоре, вереницей, появились слуги, быстро накрыли на стол.
Басманов подошел к зеркалу, вделанному в печь, стал расчесывать волосы.
— Жаль, — сказал он, — сегодня не поспеем в баню. А завтра, князь, милости просим, увидишь мои хороводы: девки все на подбор, а парни — старшему восемнадцати не будет.
Говоря это, Басманов сильно картавил. Серебряный не знал, что и отвечать.
— Выходит, то все правда, что про тебя говорят, — сказал он.
— А что про меня говорят?
— А то говорят, что ты перед царем, прости Господи, с голою задницей пляшешь!
Краска бросилась в лицо Басманова.
— А что ж, — усмехнулся он, принимая беспечный вид. — Если и в самом деле пляшу? Да и кого ему найти кроме меня? — с бесстыдной наглостью продолжал Басманов. — Видал ты такие брови? Ну, чем не собольи?… А волосы-то? Тронь, князь, пощупай, ведь шелк, право, ну шелк!
— Вижу, — усмехнулся Серебряный. Басманов, прищурясь, продолжал:
— А ты думаешь, Никита Романыч, мне, бедному, весело, что по царской милости они меня уже не Федором, а Федорой кличут, — указал он на Вяземского и Грязного. — Служишь царю, служишь, ублажаешь, как только можешь, а он вдруг возьмет да и посадит тебя на кол!
— Я, чаю, тебе это в одно удовольствие, Федор Алексеич! — мрачно заметил молчавший до того Вяземский.
Грязной заржал и украдкой хватил чарку. Серебряный думал о своем и больше ничего не слышал.
Тем временем опричники по одному расходились вдоль садовой ограды, подбирая сухой хворост.
Укрывшись за стволом старой липы, Михеич услышал хмельные голоса.
— Смотри, Хомяк, а только ребята злы. Кого хошь теперича разнесут, — сказал один из опричников.
— Князь не велит ни жечь, ни грабить, — добавил другой.
— Князь князем, а я сам по себе. А ежели мне хочется погулять! — куражась, ответил Хомяк.
Почуяв неладное, Михеич прошел к забору с калиткой, ощупал дубовый брус засова.
Елена явилась гостям в богатом сарафане. Она держала в руках золотой поднос с одною только чаркой. Гости встали. За женой вошел Морозов с обрезанными кругом волосами — признак освобождения от опалы.
— Теперь, дорогие гости, прошу уважить мой дом, принять из рук хозяйки чарку, — торжественно обратился к гостям Морозов. — И по старинному обычаю поцеловать жену мою!.. Дмитриевна, становись и отдавай поцелуи каждому поочередно.
Он устроил «поцелуйный обряд» лишь для того, чтобы по глазам жены, по ее поведению понять, кто же из присутствующих мог поцеловать той ночью его жену.
— По обычаю ты, боярин, первый должен поцеловать ее. А уж потом и мы! — зашумели гости. — Целуй первый!
Елена с трепетом стала возле печи. Глаза ее встретились с глазами мужа. Тот низко поклонился. Поцеловал. Пристально посмотрел на нее.
Со свойственной женскому сердцу сметливостью она отгадала его мысли.
— Князь, подходи! — сказал Морозов Вяземскому. Елена прикоснулась к чарке губами, а Вяземский осушил ее до дна. Глаза Афанасия Ивановича вспыхнули страстью.
Но на лице Елены не отразилось ничего.
Положив земной поклон, Вяземский поцеловал ее. Поцелуй затянулся, и она отвернулась с приметною досадой.
От Серебряного не скрылось пристальное внимание, с каким Морозов всматривался в жену и в подходившего к ней очередного гостя.
Василий Грязной облизнул губы перед тем, как поцеловать Елену, а после поцелуя хватанул еще чарку и утерся рукавом. Брякнув бубном, вышел за дверь.
Дружина Андреевич ничего не мог прочесть на лице жены.
— Подходите, гости дорогие, прошу вас! — он снова наполнил чарку.
Басманов откинул свои шелковые волосы, улыбнувшись, подошел к Елене и расцеловал ее в обе щеки, еще раз улыбнулся и чмокнул в губы.
Морозов снова наполнил чарку, и Серебряный двинулся к Елене.
Муж не спускал с нее глаз.
Под тяжелым взглядом Морозова Серебряный поцеловал Елену.
Когда губы их соприкоснулись, она задрожала и ноги под нею подкосились.
— Я нездорова… — пролепетала она. — Отпусти меня, Дружина Андреич… Ноги не держат меня.
Морозов подхватил Елену.
— Эх! — сказал он. — Вот женское-то здоровье! Для нее в новинку обряд, так ноги и не держат! Да ничего, пройдет. Эка невидаль!
Поддерживая Елену, Морозов повел ее в светлицу.
— Прошу вас, государи, — обернулся он. — Обождите меня здесь.
В сгустившейся темноте опричники окружали дом со всех сторон.
Кто-то присвистнул по-особенному. Ему тут же ответили. В доме брякнул бубен Грязного. Приблизясь к Басманову, Вяземский сказал ему на ухо:
— Ну? За дело?
— Тише! — моргнул тот, кивнув на Серебряного. — Если этот услышит, будет большой шум.
— Тогда он у меня первый получит! — Вяземский схватился за нож.
Они посмотрели на Серебряного.
Тот думал о своем, не обращая на них внимания. В светелке Елены Морозов вынул из-под опашня длинную пистолю.
— Зачем ты не сказала мне, что любишь его?
— Господи!.. Дружина Андреич, пожалей меня! — умоляла Елена. — Будь милостив!
— Вы что ж, думали, я дам себя одурачить? — он грозно повернулся к жене, в глазах его была холодная решительность, — Ужели этот молокосос думал, что ему сойдет с рук? Что я не сумею наказать его?
