В день февральских ид в Риме праздновались Луперкалии, торжество в честь бога Фавна, именуемого Луперком, охранителем стад от волков. После жертвоприношения в Палатинской пещере шкуру убитого козла резали на ремни, и нагие юноши бегали с ремнями в руках по городу, направляясь к форуму.
Сидя на трибуне среди форума в одежде триумфатора, Цезарь, недавно назначенный сенатом и народом пожизненным диктатором, имевшим право самовольно объявлять войны и заключать мир, казался всем монархом. И, в самом деле, не был ли он царем, всемогущим властелином Италии и провинций?
Так думали помпеянцы и умеренные цезарьяицы.
Диктатор смотрел на знатных юношей, густо намазанных маслом, которые бегали по форуму с бичами и наносили удары женщинам, становившимся на их пути — древнее поверие, что удары способствуют супружескому благополучию или зачатию.
Цезарь ждал Антония. Еще накануне он сговорился с ним разыграть перед народом пантомиму и размышлял, как отнесутся к этому друзья, сенаторы, всадники и плебеи.
Полунагой, бронзовый от загара, бородатый Антоний появился на противоположном конце форума, с узелком подмышкой, нанося женщинам удары, выкрикивая двусмысленные прибаутки.
Подбежав к трибуне, он громко приветствовал Цезаря, назвав его монархом, и, очутившись у кресла, развернул пурпур: засверкала драгоценными камнями золотая диадема, увитая помятым лавровым венком.
— Позволь, император и диктатор, возложить ее тебе на голову, — громко произнес Антоний.
— Нет, — твердо возразил Цезарь, снимая диадему.
— Ты заслужил, богоравный муж, царские почести, и отказ твой оскорбит сенат и римский народ, — настаивал Антоний. — Не отказывайся же от короны, царь Рима, и помни…
— Нет, нет! — прервал Цезарь и отвел руку Антония.
Форум рукоплескал. Радостные крики вызвали недовольство на лице императора. Раздраженный тем, что народные трибуны срывали венки, символ царской власти, с его статуй, он спустил с плеча тогу и воскликнул:
— Желающий может меня убить!
— Слава Цезарю! — бушевала толпа.
— Молчите вы, бруты и кумцы! — вскричал Цезарь. — Чему вы радуетесь? Благо отечества прежде всего.
Когда шум утих, Антоний, продолжая держать диадему, сказал:
— Вы слышали, квириты, что сказано в Сибиллиных книгах? Квиндеценвир Люций Котта, который стоит здесь, говорит, что парфян может победить только царь… Неужели вы не желаете победы императору? Пусть же он остается диктатором Италии и царем провинций!..
Толпа молчала.
— Я отказываюсь от царского венца, Антоний, и свидетелем моего отказа — римский народ. А так как у нас принято записывать важные события в государственные акты, то… приказываю записать, что в день февральских ид народ предложил мне диадему, а я отказался…
Поднялся ропот. Видя негодование на лицах сенаторов, всадников и плебеев, Цезарь сурово сдвинул брови.
— Это ложь! — крикнул кто-то. Цезарь повернулся к Антонию:
— Скажи, от чьего имени ты предлагал мне диадему?
— Император и диктатор! — крикнул Антоний. — Я предложил тебе корону от имени сената и римского народа, договорившись с отцами государства и с Долабеллой, вождем плебеев!..
Крики негодования усилились. Цезарь встал и, крикнув ликторов, направился домой среди толп угрюмо молчавшего народа.
XX
Ночные сборища, о которых Цезарь был осведомлен и которых не особенно опасался, веря в свою звезду, таили угрозу его жизни. Существовали два заговора, оба воодушевленные Цицероном, но оратор о них не знал, а только смутно догадывался. Однако эти заговоры, возникшие вскоре после Фарсалы и окрепшие после Мунда, хотя и объединяли один — помпеянцев, а другой — недовольных военачальников Цезаря с умеренными требованиями, но вождя у них не было. Сначала помпеянцы остановились было на выборе Секста Помпея, однако этот муж не мог удовлетворить их, а Гай Кассий, ставший во главе второго заговора, не считал себя представителем республики и свободы, человеком способным на подвиг. И, когда заговорщики обоих лагерей соединились, Кассий предложил искать идеального мужа, которому согласились бы подчиниться все недовольные.
На тайных собраниях Кассий приводил выдержки из эпистол Цицерона, и глаза его горели ненавистью:
— Слышите? Он пишет: «Мне стыдно быть рабом». Его книги вызывают сожаление о прошлом, полны патриотизма и отвращения к тирании… О, если бы он был мужем, не запятнанным подавлением мятежа Каталины, не перебегавшим от Цезаря к Помпею и обратно!
— Будь нашим вождем! — крикнул Требоний.
— Увы, — вздохнул Кассий. — Меня обвиняют в грабежах провинций, говорят, что Сирия предпочла бы гнет парфян, чем подчинение Риму. А я ведь спас ее — всем известно… Есть люди, которые не хотят понять, что варвары и плебеи должны подчиняться аристократам, а Цезарь унизил аристократию, уравнял нобилей с варварами, которых ввел в сенат…
— Нужна кровь, — шепнул Требоний.
— Да, нужна, — подхватил Кассий. — Фарсала, Тапс и Мунд должны быть отомщены: по ночам снится мне немэзида и вкладывает в руку кинжал: «Иди и порази тирана», — говорит она, и я просыпаюсь, полный решимости.
— Мы готовы! — закричали заговорщики, окружив его.
— Готовы, готовы, — проворчал он, — Я где вождь? Нет вождя! А без него мы — стадо без пастыря…
Несколько мгновений он молчал, и вдруг лицо его оживилось, глаза засверкали.
— Нужный нам вождь есть, но его необходимо убедить. Это муж честный, свободолюбивый… Он предан диктатору, а тот величает его сыном… Кто знает, может быть, он, в самом деле, его сын? Разве Сервилия не была любовницей Цезаря?
— Брут? — вскричал Требоний. — Какая счастливая мысль! Сам Цицерон посвящает свои книги его имени, как бы побуждая к спасению родины… О Кассий, Кассий! убеди его помочь республике!..
Громкие голоса, восторженные крики.
— Тише, — топнул Кассий. — Беседу об этом хранить в тайне. А я поговорю с ним.
На другой день после Луперкалий Кассий отправился к Бруту.
В доме Брута собирались члены его кружка: бородатый Аристон, брат Антиоха Аскалонского, оратор Эмлил, работавший над сочинением «Брут», Сервилия, преклонявшаяся перед императором и намекавшая сыну, что он может разделить верховную власть с диктатором, если будет верно ему служить, Порция, дочь Катона, ненавидевшая Цезаря и соперничавшая с Сервилией из-за влияния на Брута, Цицерон со своим «сыном» Тироном, раб-скорописец, подаренный Бруту Цезарем, и семейограф Катона, записывавший речи при помощи знаков.
Брут подозвал семейографа, когда в атриум входил Кассий.
— Тщательно записывай речи мужей, — сказал он, — а завтра перепишешь их и принесешь в таблинум… А, Гай Кассий! — вскричал он, повеселев. — Как я рад, что ты перестал, наконец, сердиться… Иначе ты, конечно, не пришел бы ко мне… Как здоровье Юнии?..
Юния была сестра Брута и жена Кассия.
