УЭЛШ
ВАЛЕН
УЭЛШ. Или жить надеждой, что тебя полюбят. Жизнь на одной чаше весов, смерть на другой. Сидел он и решал, решал. И смерть перевесила. И нашел он ее на дне озера. Мне как сказали, словно мешком по голове. Ни слова не мог вымолвить. А когда пришел в себя, подумал – «Тебе было всего-то тридцать восемь, ты был здоров, у тебя были друзья. А сколько всяких подонков на свете живет. Они же мизинца твоего не стоят. Эх, Том Хенлон…
ВАЛЕН. В Норвегии девочка родилась без губ.
УЭЛШ. Ничего о ней не слышал.
ВАЛЕН. Так вот. В Норвегии родилась девочка, у которой нет губ.
УЭЛШ. Угу. А где же были его друзья в этом лучшем из миров? Он ведь в них нуждался как никогда. Пришли бы за ним и выдали: «Ты что, чудило, совсем дошел? А ну, пошли отсюда, тебе еще жить да жить в свое удовольствие.» А сам-то где я был? Сидел в пабе и накачивался пивом.
ВАЛЕН. Точно? Любой самоубийца?
УЭЛШ. Согласно вероучению, любой.
ВАЛЕН. А я и не знал. Кто бы мог подумать.
УЭЛШ. Не знаю, о ком ты говоришь.
ВАЛЕН. Не блондин, а тот, другой.
УЭЛШ. О ком ты?
ВАЛЕН. Он покончил с собой на вершине славы.
УЭЛШ. Раз покончил с собой, значит попал в ад, само собой.
ВАЛЕН. Ужас какой-то.
УЭЛШ
ВАЛЕН. Нет, святой отец, у меня на донышке осталось. Самому нужен…
УЭЛШ. Да у тебя еще полбутылки осталось, ладно тебе…
ВАЛЕН. Даже, если бы и осталось, не предложил бы тебе. Разве священникам можно напиваться? Нельзя, да еще в такой день…
УЭЛШ. «Делись с ближним», так, кажется в Библии говорится.
ВАЛЕН. Но только не сегодня вечером, когда один из ваших прихожан утопился. И ты это допустил. Никакого спиртного, это мое последнее слово.
УЭЛШ. Не надо так резко! Я таких слов не заслужил!
ВАЛЕН
УЭЛШ. А что это за запах у тебя стоит?
ВАЛЕН. Не нравится запах в моем доме? Так я тебя не держу.
УЭЛШ. Запах пластмассы, нет?
ВАЛЕН. То самогон клянчишь, то про запах какой-то несешь. Ну ты даешь.
УЭЛШ
ВАЛЕН. Совсем он был не прав.
УЭЛШ. У нее слезы ручьем, а он пристает со своими пирожками. «Ну так, слоеные пирожки будут или нет, уважаемая?»
ВАЛЕН. Был бы пьяный, ладно, простительно. А то ведь был трезв, как стеклышко. Со злобы приставал.
УЭЛШ. А сейчас он где? По-моему, мы возвращались вместе.
ВАЛЕН. А он остановился, чтобы шнурки завязать.
УЭЛШ. Что там такое? Ты что, забыл плиту выключить?
Расплавились все, как одна.
ВАЛЕН
УЭЛШ. Это Коулмен, его рук дело.
ВАЛЕН. А чьих же еще! Пристрелю гада!
УЭЛШ. Ну, успокойся. Оставь ружье.
ВАЛЕН. Я ему башку отстрелю! Дурацкую его башку! Я же ему сто раз говорил: плиту не трогать, к святым моим не прикасаться, а он что? Сунул моих святых в духовку!
УЭЛШ. Это еще не повод стрелять в брата. Отдай ружье, ну.
ВАЛЕН. Не повод? Это что, безделушки? Это же фигурки святых. И еще считаете себя священником! Недаром католическая церковь Ирландии смеется над вами. Я это дело так не оставлю, меня не остановишь.
УЭЛШ. Отдай ружье, тебе говорю. В кого ты стрелять решил? В родного брата? Ты что?
ВАЛЕН. В родного, ну и что? Он отца родного жизни лишил и хоть бы что. А я чем хуже?
УЭЛШ. Ты что мелешь? Это же был несчастный случай. Самый настоящий. И ты прекрасно об этом знаешь.
ВАЛЕН. Несчастный случай! Черта с два! В чистую случайность только один ты и веришь. Во всем Линейне. Коулмен на отца зло затаил еще с детства, когда тот растоптал его сушилку для волос… А когда отец начал высмеивать его прическу, схватил ружье, подбежал к нему, оголил ему лоб и выстрелил. Полчерепа как не бывало.
КОУЛМЕН. Да, любил я свою игрушку. Она так светилась красиво.