и дал стандартный залп из четырех обычных торпед.
– Но мы потопили транспорт, господин капитан? – спросил я.
Я был совершенно уверен, что так и было, судя по звукам взрывов.
Лицо капитана потемнело.
– Нет! – зло ответил он. – Он немного накренился после взрыва торпед, но остался на плаву, смог набрать скорость и уйти от нас.
Я понял недосказанное им. В этих водах мы не осмелились всплыть и преследовать транспорт в надводном положении. А при нашей незначительной скорости в погруженном состоянии от нас могло уйти любое судно. Я пожалел Сугамасу за то, что два «кайтэна» отказались работать. Он имел все основания, чтобы ненавидеть это оружие. Случись по-другому, он мог бы выпустить в море нас всех. Мы вполне могли догнать это судно и потопить его. Теперь же нам оставалось только сдаться и отступить. Мы находились в опасной близости к Сайпану. Самолеты, патрулировавшие воздушное пространство вокруг острова, вполне могли обнаружить нас.
В скором времени наши опасения сбылись. 24-го и 25-го числа наши наблюдатели заметили разведывательные самолеты противника, но мы успели погрузиться, прежде чем они обнаружили нас. Капитан Сугамаса решил не испытывать судьбу. Он не хотел рисковать исходом нового сражения, не будучи уверенным в состоянии «кайтэнов». Поэтому мы пустились в долгий подводный переход к северу, чтобы уйти за линию патрулирующих окрестности Сайпана сил. Уже в темноте всплыли на поверхность и там устроили тщательную проверку всех «кайтэнов». И снова все шесть оказались неработоспособными! Сугамаса не мог выпустить на противника ни одного из нас! Техники отчаянными усилиями привели три из торпед в рабочее состояние, но было ясно, что после такого ремонта № 2, № 4 и № 6 долго не продержатся. Мы не могли быть даже уверенными в том, что нам удастся починить их снова вообще.
Таким образом, капитану следовало принять решение: либо оставаться вне зоны патрулирования и надеяться на эти три торпеды, либо же вернуться в пределы этой зоны и сражаться тем, что у него есть. Он выбрал последний вариант. Мы будем стараться обнаружить врага и приложим все силы, чтобы заставить три «кайтэна» опять заработать. Вечер 27 июня встретил нас возвращающимися на юг в поисках врага.
Вместе с механиками я снова и снова проверял все узлы моего «кайтэна». Увы, дела с ним у техников почти не двигались. Я старался подгонять их, хотя и знал, что они делают все возможное. Настроение у меня было отвратительное. Вместе с моими товарищами на Оцудзиме я дал обет умереть, и мне предстояло показать тамошним офицерам, сколь несправедливы они были в отношении нас. Я понимал, что не должен возвращаться на базу. Смерть представлялась мне самым достойным выходом.
Но смерть снова отказывалась повернуться ко мне лицом и раскрыть мне свои приглашающие объятия. Я чувствовал себя бессильным, лишенным всякой энергии, и решил поговорить на эту тему с младшим лейтенантом Сонодой.
– Господин младший лейтенант, как мне должно поступить? – спросил я. – Я ведь не могу еще раз вернуться на базу. Вы знаете это.
Все, что он мог мне ответить на это, было:
– Ты совершенно прав, Ёкота.
Больше слов у него не было.
Но тут мне в голову пришла одна идея. Я вспомнил, как порой, во время тренировочных выходов в море, в одном «кайтэне» выходили два человека.
– А почему бы нам не сесть в наших «кайтэнах» по двое? – спросил я Соноду. – Ведь мы уже проделывали такое и раньше. Три «кайтэна» совершенно бесполезны. Почему вы, Номура и я должны быть обречены на долю куда хуже, чем смерть? Ведь у нас есть шанс умереть всем вместе. Мы можем сесть в другие три «кайтэна» вторыми водителями, не правда ли?
Красивое лицо Соноды омрачилось.
– Я уже думал об этом, Ёкота, – сказал он. – Сказать по правде, я уже пытался выйти в одном «кайтэне» с Кугэ и даже просил капитана Сугамасу позволить мне это сделать.
– И что он сказал, господин младший лейтенант?
– Он не позволил.
– Он не позволил мне этого сделать. Он велел мне дожидаться другой возможности. И даже просил меня постараться убедить тебя и Номуру сделать то же самое.
– Убедить нас ждать? После того, что произошло на Оцудзиме?
– Да. Капитан Сугамаса теперь, как мне кажется, смотрит на вещи несколько иначе. Теперь он знает, что мы не трусы, как намекали некоторые. Он почувствовал и нашу гордость, и нашу готовность умереть. И сказал мне, что готовность вынести все, даже намеки на трусость, куда важнее, чем гордость. Я восхищаюсь капитаном – такое далось ему нелегко – и намерен выполнить его просьбу. Мне бы хотелось, чтобы вы сделали то же самое.
Его слова озадачили меня, особенно тем, что они исходили из уст выпускника академии в Этадзиме. Окончившие ее офицеры имели большое влияние в Императорском флоте. Они служили примером для других людей, побуждая их действовать. Я знал, что в Этадзиме ее выпускники воспитывались в духе того, что гордость превыше самой жизни. Гордость, честь и сознание своего долга. Остаток дня я провел в размышлениях о том, что же должны значить его слова и почему человек с таким прошлым отказался от обещания, данного всеми нами. Правда, то, что он сказал, имело смысл. Но в Японии оставались еще люди, которые намекали, что мы отнюдь не профессиональные водители «кайтэнов». Как же теперь мы можем доказать, что они не правы, если снова вернемся домой? Все эти мысли не давали мне спать и ночью.
Следующий день был 28 июня, то есть стал двадцать пятым днем нашего плавания, считая со дня выхода с базы Хикари. В 5.00 мы погрузились после ночного перехода и пошли под водой, лишь временами поднимая перископ в поисках неприятеля. На лодке все было тихо. Экипаж привычно нес вахты, царила монотонная рутина подводного перехода. Примерно в это время мы получили радиограмму, извещавшую нас о судьбе субмарины «1–165». Там говорилось, что связь с ней потеряна и не надо рассчитывать, что она соединится с нами. На самом же деле, как стало известно впоследствии, она была потоплена противником накануне, так и не получив шанса пустить в дело свои «кайтэны».
Ничего не было также слышно и о «1–361», которая считалась погибшей. Недремлющий противник, установивший интенсивное надводное и авиационное патрулирование громадной акватории, разделался и с ней. Мы теряли один корабль за другим.
В тот же день на базу вернулась подводная лодка «1–363». На 28 июня наша «1–36» на просторах Тихого океана осталась в гордом одиночестве. На этих просторах уже не было никаких дружественных нам островов, кроме Танэгасимы, где бы мы могли обрести укрытие и защиту. Не было поблизости и никаких других судов, к которым мы могли бы при необходимости обратиться. То, что еще оставалось от громадного Объединенного флота, было теперь заперто, как в бутылке, на основной якорной стоянке во Внутреннем море. Стоявшие там авианосцы и линкоры пребывали в бездействии, не имея возможности выйти на бой против неприятеля. Мины и угроза воздушных атак, подобных той массированной атаке, в результате которой на дно ушел «Ямато», заставляли их стоять на якорях в бездействии и беспомощности. Но лодка «1–36» продолжала свою борьбу, не имея никакой помощи.
Свежие овощи и мясо к этому времени у нас уже закончились. На камбузе остались одни только консервы, на которые мало кто мог смотреть. Правильно как-то сказал старшина Танака с субмарины «1– 47»: чем дольше вы сидите в подводной лодке, тем меньше у вас аппетит. Вы едите все меньше и в результате гораздо быстрее утомляетесь. И все же еда не лезет в рот. Усталый и голодный, вы, тем не менее, не можете смотреть на еду. Состояние здоровья каждого из нас внушало судовому врачу изрядные опасения, он целыми днями колол нам витамины и гормональные препараты. Все страдали прогрессирующим утомлением. В часы подводного плавания вахту несла лишь горстка людей. Все свободные от вахты спали мертвым сном. Даже я, ранее проведший так много бессонных ночей на койке, теперь засыпал, едва коснувшись головой подушки.
В 11.00, несмотря на много часов, проведенных в сонном забытьи, я сидел в кают-компании, борясь с сонливостью, и тут неожиданно увидел одного из вахтенных центрального поста, спешащего к каюте капитана.
На поверхности враг! Мысль эта пронзила мое сознание, и я мигом стряхнул с себя сонное состояние. В
