тарелок. Его ждал обед из капусты с кукурузной лепешкой.
Он присел и сразу же отчаянно расчихался. Его душила мокрота. Немного погодя зачихал и белый мальчишка. У доктора Копленда кончились бумажные салфетки, и ему пришлось пустить в ход листки из записной книжки. Белый мальчишка либо сморкался в парашу, либо вовсе не вытирал носа, и сопли текли у него прямо на рубаху. Зрачки у него были расширены, щеки горели от жара. Он скорчился на краю койки и стонал.
Вскоре их повели в уборную, а вернувшись, они стали готовиться ко сну. На шестерых было только четыре койки. Старик храпел на полу. Дэри и другой парень кое-как умостились вдвоем на одной койке.
Часы текли медленно. Свет из коридора бил в глаза, а вонь в камере мешала дышать. Он никак не мог согреться. Зубы у него стучали, его тряс озноб. Он сел, укутавшись в грязное одеяло, и стал раскачиваться взад и вперед. Дважды он наклонялся, чтобы укрыть белого мальчика, который бормотал и раскидывал руки во сне. Доктор раскачивался, подперев голову руками; из горла его то и дело вырывался певучий стон. Думать о Вильяме он не мог. И даже не в силах был размышлять о своей истинной, неуклонной цели, черпая из этого силу. Он был слишком поглощен своими страданиями.
Потом на смену ознобу пришел жар. По телу разлилось тепло. Он лег и словно погрузился во что-то горячее, красное и очень приятное.
Наутро показалось солнце. Нелепая южная зима кончилась. Доктора Копленда выпустили. У ворот тюрьмы его дожидалась кучка людей. Там был и мистер Сингер. Пришли также Порция, Длинный и Маршалл Николлс. Лица их расплывались, и он был не в силах их разглядеть. Солнце светило слишком ярко.
– Отец, неужели ты не понимаешь, что так нашему Вилли не поможешь? И чего ты поднял скандал у белых в суде? Самое для нас лучшее – это держать язык за зубами. И ждать.
Ее громкий голос надсадно отдавался у него в ушах. Они влезли в такси, и вот он уже дома – лежит, уткнувшись лицом в чистую белую подушку.
9
Мик не спала всю ночь. Этта заболела, и ей пришлось лечь в гостиной. Кушетка для нее была слишком короткой и узкой. Ей снились кошмары о Вилли. Прошел уже почти месяц с тех пор, как Порция рассказала, что с ним сделали, а она все не могла этого забыть. Два раза за ночь ей приснился страшный сон, и она просыпалась на полу. На лбу у нее даже выскочила шишка. А в шесть часов утра она услышала, как Билл пошел на кухню готовить себе завтрак. День уже настал, но шторы были спущены, и в комнате царила полутьма. Ей было странно просыпаться в гостиной. Даже как-то неприятно. Простыня сбилась и свисала на пол. Подушка валялась посреди комнаты. Она встала и открыла дверь в прихожую. На лестнице никого не было. Тогда она в одной ночной рубашке побежала в комнату окнами во двор.
– Джордж, подвинься!
Мальчишка лежал, свернувшись, на самой середине кровати. Ночь была теплая, и он был совсем голенький. Кулаки у него были крепко сжаты, и даже во сне глаза прищурены, словно он решал какую-то трудную задачу. Рот был открыт, и на подушке виднелось мокрое пятнышко. Она его толкнула.
– Погоди… – пробормотал он во сне.
– Подвинься на свою сторону.
– Погоди… дай досмотреть сон… дай досмотреть…
Она столкнула его на положенное место и легла рядом. Когда она снова открыла глаза, было уже поздно – солнце светило в окно. Джорджа и след простыл. Со двора доносились детские голоса и плеск воды. Этта и Хейзел разговаривали в соседней комнате. Пока она одевалась, ей вдруг пришла в голову одна мысль. Она попыталась подслушать их разговор сквозь дверь, но слова трудно было разобрать. Тогда она с маху распахнула дверь, чтобы застать их врасплох.
Они читали киножурнал. Этта еще лежала в кровати. Рукой она до половины прикрыла фотографию какого-то актера.
– Вот отсюда он правда похож на того мальчика, который ухаживал за…
– Как ты себя чувствуешь, Этта? – спросила Мик. Она заглянула под кровать – коробка ее стояла на том же месте, где она ее поставила.
– Очень тебя это волнует, – огрызнулась Этта.
– Чего ты задираешься?
Лицо у Этты осунулось. У нее ужасно болел живот и яичник был не в порядке. Это имело какое-то отношение к ее нездоровью. Доктор сказал, что ей срочно надо вырезать яичник. Но папа сказал, что придется подождать. В доме нет никаких денег.
– А как, по-твоему, я могу себя вести? – сказала Мик. – Я тебя вежливо спрашиваю, а ты сразу начинаешь лаяться. Хотела тебя пожалеть, что ты больная, но разве с тобой можно по-человечески. Понятно, что я злюсь. – Она откинула со лба прядь волос и погляделась в зеркало. – Господи! Видишь, какая шишка! Лоб у меня наверняка треснул, факт. Два раза ночью грохнулась; видно, ударилась головой о столик возле кушетки. Не Могу я спать в гостиной. На этой кушетке я ноги вытянуть не могу.
– А нельзя ли потише? – вмешалась Хейзел.
Мик встала на колени и вытащила из-под кровати свою большую коробку. Она внимательно осмотрела веревку, которой та была перевязана.
– Эй вы, лучше скажите, трогали вы ее или нет?
– Иди ты… – сказала Этта. – Очень нужно пачкаться твоим хламом.
– Только попробуйте! Я вас задушу, если тронете мои вещи.
– Ну, знаешь! – сказала Хейзел. – Мик Келли, ты самая большая эгоистка, какую я видала! Тебе на всех наплевать, кроме…
– Иди ты на фиг! – Она хлопнула дверью. Как она их ненавидит! Наверно, нехорошо так думать, но это правда.
