Первая: опасность, в результате которой мне была оказана беспрецедентная честь избираться консулом несколько раз подряд, теперь окончательно миновала. Вторая: я не считаю, что состояние моего здоровья позволит мне должным образом выполнять свои обязанности. Ответственность, которую я несу за сегодняшний хаос здесь, в Риме, ни у кого не вызывает сомнения. Если бы я находился здесь, в Риме, многих бед удалось бы избежать. Присутствие старшего консула помогло бы справиться с беспорядками. Вот для чего существует старший консул. Я не обвиняю Луция Валерия, или Марка Эмилия, или любого другого чиновника этого уважаемого органа. Руководить должен старший консул. Я был не в состоянии руководить. И это показало мне, что я не имею права переизбираться. Пусть обязанности старшего консула перейдут к здоровому человеку.
Никто не ответил Марию. Никто даже не шевельнулся. Священный ужас, который почувствовал сейчас каждый, был наглядным доказательством того, насколько он стал выше их за эти последние пять лет. Сенат без Гая Мария в консульском кресле? Невозможно! Даже Скавр, даже Катул Цезарь были в шоке.
И тут за спиной Скавра раздался голос. Это был Метелл Поросенок:
— Хо-хо-хорошо! Теперь мой о-о-отец сможет в-в-вернуться домой.
— Благодарю тебя за комплимент, молодой Метелл, — сказал Марий, подняв голову и глядя прямо на него. — Значит, ты думаешь, что это я держу твоего отца в ссылке? Но это не так, и ты это знаешь. Закон о земле — вот что держит в ссылке Квинта Цецилия Метелла Нумидийского. И я настоятельно требую, чтобы каждый член этого величественного учреждения помнил об этом! Не должно быть никаких опровергающих декретов, плебисцитов, законов на том основании, что я больше не консул!
— Молодой дурак! — прошептал Скавр Катулу Цезарю. — Если бы он этого не сказал, мы могли бы в самом начале будущего года преспокойно вернуть Квинта Цецилия. А теперь ему не позволят вернуться. Я действительно думаю, что пора молодому Метеллу придумать новое прозвище.
— Какое? — спросил Катул Цезарь.
— Пи-Пи-Пи-Пий — «Добродетельный!» — в ярости зашипел Скавр. — Любящий сынок все старается вернуть папочку домой! Заткнулся бы он!
Было необычно видеть, как быстро Палата перешла к делам, стоило Гаю Марию вновь утвердиться в своем кресле. Необычным было и ощущение успокоенности, охватившее всех членов Палаты, словно внезапно толпы, собравшиеся за стенами Палаты, перестали иметь какое-либо значение. Марий — здесь. Теперь все иначе.
Когда Марию доложили об изменении места представления курульных кандидатов, он просто кивнул в знак согласия. Потом довольно резко приказал Сатурнину созвать Народное собрание, чтобы сделать свой выбор. Ведь только после этого могут быть выбраны другие магистраты.
Затем Марий повернулся к Гаю Сервилию Главции, сидевшему в кресле претора по делам граждан.
— Я слышал, Гай Сервилий, — обратился он к Главции, — что ты намерен выставить свою кандидатуру на должность консула на основании несостоятельности, которую ты якобы обнаружил в lex Villia — законе Виллия. Не делай этого, пожалуйста. Этот закон недвусмысленно гласит, что человек должен ждать два года между окончанием должности претора и началом консульства.
— Вы только посмотрите, кто это говорит! — ахнул Главция, пораженный тем, что встретил противодействие там, где надеялся обрести поддержку. — Как ты можешь, Гай Марий, так бессовестно обвинять меня в том, что я нарушаю закон, если сам фактически нарушал его пять раз подряд? Если закон Виллия имеет силу, тогда он недвусмысленно гласит, что ни один человек, бывший консулом, не может снова выставлять свою кандидатуру, пока не пройдет десять лет!
— Я выставлял свою кандидатуру только один раз, — спокойно возразил Марий. — Меня выдвигали — и трижды в мое отсутствие! — из-за германцев. Когда возникает опасность, все обычаи — даже законы! — теряют силу. Но когда опасность ликвидирована, то какие бы экстраординарные меры ни принимались раньше, от них следует отказаться.
— Ха-ха-ха! — словно заикаясь, произнес Поросенок с заднего ряда.
— Наступил мир, почтенные сенаторы, — продолжал Марий, словно ничего не слышал. — Поэтому мы возвращаемся к обычным делам и обычному способу управления. Гай Сервилий, закон запрещает тебе баллотироваться в консулы. И как официальное лицо, наблюдающее за выборами, я отвергаю твою кандидатуру. Пожалуйста, воспринимай это как справедливое предупреждение. Откажись от намерения достойно. Рим нуждается в законниках твоего уровня, твоего неоспоримого таланта. Ты не можешь издавать законы, если сам нарушаешь их.
— Я же говорил тебе! — громко сказал Сатурнин.
— Меня не может остановить ни Марий, ни кто другой, — заявил Главция достаточно громко, чтобы его слышала вся Палата.
— Марий тебя остановит, — возразил Сатурнин.
— А что касается тебя, Луций Апулей, — Марий повернулся теперь к скамье трибунов, — то я слышал, будто ты намерен баллотироваться народным трибуном на третий срок. Это не противоречит закону. Поэтому я не могу остановить тебя. Но я могу попросить тебя отказаться от твоего намерения. Не придавай нового значения слову «народный трибун». То, чем ты занимался последние несколько месяцев, — это не привычная политическая практика для члена Римского Сената. Мы располагаем огромным количеством законов. Мы наделены большим талантом заставлять все механизмы управления работать в интересах Рима — так, как мы понимаем эти интересы. Нет никакой необходимости эксплуатировать политическую доверчивость низших слоев общества. Они — невинные души, которых не следует коррумпировать. Наш долг — заботиться о них, а не использовать их для достижения своих политических целей.
— Ты закончил? — спросил Сатурнин.
— Вот теперь уже закончил, Луций Апулей. — И то, как Марий это произнес, подразумевало очень и очень многое.
«Ну вот и все», — думал он, идя домой своей искусной новой походкой, которую выработал, чтобы скрыть легкое прихрамывание на левую ногу. Как странны и как ужасны были эти месяцы в Кумах, когда он прятался и старался как можно меньше встречаться с людьми! Не мог вынести выражения ужаса, жалости, злорадного удовлетворения на их лицах… Самыми невыносимыми стали те, кто любил его, для кого это тоже было горем. Например, Публий Рутилий Руф. Нежная и мягкая Юлия превратилась в настоящего тирана. Она запретила всем, даже Публию Рутилию, хоть слово говорить о политике. Марий ничего не знал ни о кризисе с зерном, ни о заигрывании Сатурнина с бедняками. Его жизнь была ограничена строгим режимом диеты, упражнений, чтения классической литературы. Вместо аппетитного кусочка бекона с жареным хлебом он жевал вяленый арбуз, потому что Юлия слышала, будто это средство очищает почки и мочевой пузырь. Вместо того чтобы ходить на битвы в здание Сената, он совершал длительные прогулки в Байи и в Мизену. Вместо чтения сенаторских протоколов и посланий из провинций он корпел над Исократом, Геродотом и Фукидидом. И кончилось это чтение тем, что он перестал всем им верить. Эти авторы были не практиками, а теоретиками.
Но все-таки успехи были. Медленно, очень медленно ему становилось лучше. Но уже никогда он не будет прежним. Никогда левая сторона лица не подтянется, никогда он не сможет скрыть своей усталости. Предатель, скрывавшийся в его теле, поставил на нем печать. И именно на таком месте, чтобы видели все. Вот что подтолкнуло его к бунту. И Юлия, которая и так удивлялась тому, что он столь долго оставался послушным, сдалась сразу же. Марий послал за Публием Рутилием и возвратился в Рим, чтобы исправить то, что еще можно.
Конечно, он знал, что Сатурнин не отступит, но чувствовал, что обязан предупредить его. Что же касается Главции, ему никогда не разрешат выбираться, поэтому здесь Гай Марий мог особенно не волноваться. По крайней мере, выборы теперь будут проведены. Народные трибуны будут выбираться за день до нон, то есть четвертого декабря, а квесторы — в сами ноны, пятого декабря. В день, когда они должны вступить в должность. Это будут трудные выборы, потому что они должны пройти в комиции Форума, где каждый день собиралась толпа — выкрикивала непристойности, забрасывала людей в тогах грязью, грозила кулаками и в слепом обожании внимала Сатурнину.
Но эти возбужденные простолюдины не посмели тронуть Гая Мария, когда он проходил среди них,
