— Ты складываешь вещи, как солдат.
— Откуда ты знаешь, как солдат собирает свои вещи?
— О, одно время я была любовницей военного трибуна. Поверишь ли, всюду ездила за ним! Чего только не сделаешь из-за любви — в молодости… Я обожала его. Я поехала за ним в Испанию, потом в Азию. — Она вздохнула.
— И что случилось потом? — спросил он, не переставая заниматься своим делом.
— Он был убит в Македонии, и я вернулась домой.
Жалость наполнила ее сердце, но не к погибшему любовнику, а к Луцию Корнелию. К пойманному в ловушку красивому льву, которому суждена грязная, отвратительная арена. Почему человек любит? Это так больно… Она улыбнулась, но улыбка не украсила ее.
— Он оставил мне по завещанию все, что имел, и я стала довольно богатой. В те дни было много трофеев.
— Сердце мое истекает кровью, — фыркнул Сулла, положил бритвы в полотняный футляр и сунул в переметную суму.
По ее лицу пробежала судорога.
— Это мерзкий дом! — сказала она. — О, как я ненавижу его! Все мы злые и несчастные. Много ли истинно приятных слов говорим мы друг другу? Оскорбления, унижение, раздражение, злоба. Почему я здесь?
— Потому, дорогая моя, что ты стареешь, — пояснил он (она и так это знала). — Ты уже не та молоденькая девица, которая таскалась за солдатами по Испании и Азии.
— И ты ненавидишь нас, — продолжала она. — В этом причина? В тебе? И становится все хуже и хуже.
— Согласен. Становится хуже. Поэтому я и уезжаю — на время. — Он связал вместе оба мешка, легко их поднял. — Хочу побыть свободным. Хорошо провести время в каком-нибудь сельском городишке, где меня никто не знает. Жрать там, пить до блевоты, обрюхатить хотя бы полдюжины девок, раз пятьдесят подраться с мужиками, которые думают, что со мной можно справиться одной левой. Попробую задницы всех симпатичных мальчиков. — Он зло усмехнулся. — А потом, дорогая моя, обещаю, покорно вернусь домой. К тебе, Липкому Стиху и тете Клити. И заживем мы счастливо.
Он умолчал о том, что берет с собой Метробия. Старому Скилаксу он тоже ничего об этом не скажет.
И уж вообще никому, даже Метробию, Сулла не сообщил, что он на самом деле собирается предпринять. У него не было намерения отдыхать. Поездка задумывалась как познавательная. Сулле предстояло познакомиться с фармакологией, химией и ботаникой.
Он вернулся в Рим лишь в конце апреля. Оставив Метробия у Скилакса, на Целиевом холме, Сулла отправился в Капену, чтобы вернуть двуколку и мулов, которых там арендовал. Заплатив по счету, он перекинул через левое плечо переметные сумы и направил стопы в Рим. С ним не было слуги. Они с Метробием вынуждены были довольствоваться услугами персонала гостиниц и постоялых дворов, где останавливались, путешествуя по полуострову.
Сулла медленно шел по Аппиевой дороге, туда, где в кирпичной кладке крепостного вала находились Капенские ворота. Рим нравился Сулле. Согласно легенде, Сервиева стена была воздвигнута царем Сервием Туллием еще до установления Республики, но, как большинство патрициев, Сулла знал, что по крайней мере триста лет назад, когда галлы разграбили город, этих фортификаций еще не было. Несметными ордами галлы спустились с западных склонов Альп, наводнили долину реки Пад на далеком севере. Многие так и осели в тех краях, особенно в Умбрии и Пицене. Но те, кто прошли по Кассиевой дороге через Этрурию, направились прямо в Рим. Достигнув Рима, галлы изгнали почти всех исконных жителей. И только после этой катастрофы была возведена городская Сервиева стена. Италийцы же из долины Пада, всей Умбрии и Северного Пицена смешали свою кровь с кровью галлов и стали презренными полукровками. С тех пор Рим всегда следил, чтобы крепостной вал содержался в порядке. Урок они получили суровый, и страх перед вторжением варваров все еще жил в душе каждого римлянина.
Хотя на Целиевом холме имелось несколько дорогих высоких домов, местность до самых Капенских ворот в основном оставалась сельской. Здесь располагались скотный двор, скотобойня, курильни, пастбища для скота, который потом отсылали на самый большой рынок во всей Италии.
А вот за Капенскими воротами начинался уже настоящий город. Не перенаселенное скопление домов, как Субура и Эсквилин, но тем не менее город. Сулла миновал Большой цирк, поднялся по лестнице Кака на Гермал. Оттуда уже недалеко до дома Клитумны.
У входа в дом он глубоко вздохнул и — постучал. И мгновенно очутился среди визжащих женщин. Никополис и Клитумна плакали и верещали от восторга, они висели у него на шее, а когда он стряхнул их, продолжали кружить возле, не желая ни на мгновение оставить его в покое.
— Где теперь я буду спать? — спросил он, отказываясь отдать свои переметные сумы слуге, которому очень хотелось их забрать.
— Со мной, — ответила Никополис, бросив победный взгляд на вдруг поникшую Клитумну.
Дверь в кабинет была плотно закрыта. Следуя за Никополис к колоннаде, Сулла приметил это. Он оставил мачеху в отчаянии ломать себе руки в атрии.
— Я так понимаю, что Липучка Стих теперь хорошо устроился? — спросил он Никополис.
— Сюда, — сказала она, не отвечая на его вопрос, — ей не терпелось показать ему его новое жилище.
Она решила отдать ему свою просторную гостиную, оставив себе спальню и вторую комнату — маленькую. Сулла ощутил прилив благодарности. С едва уловимой печалью он посмотрел на нее, испытывая к ней в этот момент более теплые чувства, чем когда-либо.
— Это мне? — спросил он.
— Тебе, — ответила она, улыбаясь.
Сулла швырнул сумки на кровать.
— А Стих? — осведомился он, желая поскорее услышать худшее.
Конечно, она хотела, чтобы он поцеловал ее, занялся с ней любовью, но она слишком хорошо знала его, чтобы понимать: длительная разлука с ней и Клитумной — еще не повод. Любовь должна подождать. Вздохнув, Никополис смирилась с ролью информатора.
— Стих и правда основательно устроился, — признала она и прошла к сумкам, чтобы распаковать их.
Он решительно отстранил ее, затолкал сумки за сундук для одежды и направился к своему любимому креслу — оно было здесь. Никополис присела на кровать.
— Я хочу знать все новости, — сказал он.
— Стих здесь. Спит в спальне хозяина и пользуется кабинетом, конечно. С одной стороны, это даже лучше, чем мы ожидали. Видеть Стиха рядом каждый день — невыносимо даже для Клитумны. Еще несколько месяцев — и, я уверена, она выгонит его. Умно ты поступил, что уехал. — Она рассеянно поглаживала подушки. — Признаюсь, что зимой я так не думала, но ты оказался прав, а я не права. Стих въехал как триумфатор, а тебя нет. Омрачать его славу некому… Что тут началось! Твои книги были отправлены в мусорный ящик… нет, нет, все в порядке, слуги спасли их! За книгами последовали все твои личные вещи и одежда. Поскольку слуги тебя любят, а его терпеть не могут, твои вещи сохранились. Они здесь, в этой комнате.
Его тусклый взгляд скользнул по стенам, по красивому мозаичному полу.
— Хорошая комната, — одобрил он. — Продолжай.
— Клитумна пришла в отчаяние. Она не предполагала, что Стих выкинет твои вещи. Вообще я не думаю, что она сама хотела, чтобы он въехал, но когда он запросился к ней жить, не нашла способа отказать. Родная кровь, последний родственник, и все такое… Клитумна умом не блещет, но она очень хорошо знала: единственной причиной его переезда была надежда вышвырнуть тебя на улицу. Ведь Стих ни в чем не нуждается. Но тебя здесь не было, чтобы видеть, как выбрасывают твои вещи. Радость Стиха подкисла. Ни ссор, ни сопротивления, ни твоего присутствия. Лишь угрюмые вялые слуги, плачущая тетя Клити — и я. Но я смотрела на него как на пустое место.
