уверяю тебя! Уж во всяком случае, раз он уехал на два-три года, значит, я не забеременею сразу же после рождения очередного ребенка. — Она засопела. — Ходить повсюду, превознося его таланты, — не в этом заключается мое понятие о счастье. Мне нравится плыть по воздуху, словно перышко… Я ненавижу чувствовать тяжесть! Все то время, что я замужем, я или беременна, или прихожу в себя после родов!
Юлия сдержалась.
— Это твоя работа — быть беременной, — холодно произнесла она.
— Почему женщины сами не могут выбрать себе занятие? — воскликнула Юлилла, готовая вот-вот заплакать.
— О, не будь смешной! — резко оборвала ее Юлия.
— Ужасно жить жизнью другого человека, — возмутилась Юлилла, почувствовав наконец, что вино подействовало. Она повеселела, сделала над собой усилие и улыбнулась. — Давай не будем ссориться, Юлия! Мне достаточно и того, что мама не может относиться ко мне нормально.
И это правда, призналась себе Юлия. Марсия до сих пор не простила Юлилле ее поведения по отношению к Сулле. Хотя почему — так и осталось тайной. Холодность их отца длилась всего несколько дней, после чего он стал относиться к Юлилле с прежней теплотой. Как он радовался, когда она начала выздоравливать! Но неприязнь матери не проходила. Бедная, бедная Юлилла! Неужели Сулле действительно нравится, чтобы она по утрам пила с ним вино, или это просто служит ей оправданием? «Сулла!» Вот уж действительно! Никакого уважения.
Сулла прибыл в Африку в конце первой недели сентября с последними двумя легионами и двумя тысячами великолепных кельтских кавалеристов из Италийской Галлии. Он застал Мария в родовых муках организации решающей экспедиции в Нумидию. Марий очень обрадовался и немедленно включил его в работу.
— Даже с недоукомплектованной армией я заставил Югурту бежать! — радостно сообщил Марий. — Теперь, когда ты здесь, мы предпримем кое-что еще, Луций Корнелий.
Сулла передал ему письма от Юлии и Гая Юлия Цезаря, а потом набрался храбрости и выразил соболезнование по поводу смерти его второго сына, которого он так и не увидел.
Сулла чувствовал себя неловко из-за того, что его похожая на крысеныша дочка, Корнелия Сулла, упрямо продолжала жить, когда прекрасный мальчик Марк Марий мертв.
Тень пробежала по лицу Мария, но он заставил ее быстро исчезнуть.
— Благодарю, Луций Корнелий. Время еще есть, будут другие дети. К тому же у меня есть младший Марий. Надеюсь, ты оставил мою жену и младшего Мария в добром здравии?
— Они здоровы. Как и все Юлии Цезари.
— Хорошо!
И личные дела были отложены на потом. Марий прошел к своему рабочему столу, где была разложена огромная карта, нанесенная на специально выделанную кожу теленка.
— Ты как раз вовремя. Мы собираемся навестить Нумидию. Через восемь дней отправляемся в Капсу.
Внимательные карие глаза Мария впились в лицо Суллы — облупившееся и покрытое пятнами солнечных ожогов.
— Советую тебе, Луций Корнелий, побродить по рынкам Утики и поискать себе шляпу с широкими полями. Очевидно, все лето ты ходил по Италии. Но в Нумидии солнце куда жарче — здесь оно беспощадное. Ты сгоришь, как сухое дерево.
Марий был прав. Белоснежной коже Суллы сильно досталось во время многомесячных разъездов по Италии, когда он обучал солдат и — как можно незаметнее — обучался сам. Гордость не позволяла ему бездельничать в тени, когда другие храбро жарились на солнце, и гордость же заставляла его носить афинский шлем, свидетельствующий о его высоком статусе, но не спасающий от солнечных лучей. Худшее было уже позади, но в его коже так мало содержалось пигмента, что он не загорел вовсе. Зажившие после ожогов участки остались такими же белыми, как и раньше. Хорошо хоть руки и ноги переносили солнечные лучи получше.
Марий видел, как болезненно отреагировал Сулла на совет купить шляпу. Он сел и показал на поднос с вином:
— Угощайся и выслушай меня. Луций Корнелий, надо мной смеялись с тех самых пор, как я в семнадцать лет стал солдатом. Сначала я был слишком тощий и маленький, потом стал длинным и неуклюжим. Я не был греком, я был италийцем, а не римлянином. Поэтому я понимаю то унизительное положение, в которое ты попал из-за своей нежной белой кожи. Но для меня, твоего командира, важнее, чтобы ты был здоров и чувствовал себя нормально. Нечего переживать из-за того, что твой облик будет мало соответствовать твоему высокому происхождению. Достань себе шляпу? Привяжи ее женским шарфом, или лентами, или пурпурно-золотым шнуром, если найдешь его. И смейся над ними сам! Считай шляпу признаком своей эксцентричности. И вскоре, ты увидишь, все перестанут ее даже замечать. И еще я рекомендую тебе найти какую-нибудь густую мазь. Смажь лицо. И если нужный тебе крем будет благоухать, как парфюмерная лавка, то что из этого?
Сулла кивнул, усмехнулся:
— Ты прав, совет отличный. Я сделаю так, как ты говоришь, Гай Марий.
Они помолчали. Марий был раздражителен, беспокоен, но не из-за Суллы — квестор понимал это. И вдруг Сулла догадался, в чем причина тревоги. Да разве и сам он не трудился с тем же самым чувством? Разве не охвачен им весь Рим?
— Германцы, — выговорил Сулла.
— Германцы, — подтвердил Марий и протянул руку, чтобы взять свой бокал с сильно разбавленным вином. — Откуда они пришли, Луций Корнелий, и куда они идут?
Сулла вздрогнул:
— Они идут на Рим, Гай Марий. Мы все это ощущаем — нутром. Откуда они пришли, мы не знаем. Должно быть, от самой Немезиды. Все, что мы знаем, — у них нет дома. Что нас страшит, они хотят сделать наш дом своим.
— Не дураки же они, — хмуро сказал Марий. — Конечно, хотят. Эти набеги в Галлию — лишь пробные, Луций Корнелий. Они просто выжидают, собираясь с духом. Они могут быть варварами, но даже самый последний варвар знает: если он хочет осесть где-то недалеко от Внутреннего моря, сначала ему придется иметь дело с Римом. Германцы придут.
— Согласен. Но ведь мы с тобой не одни. Так чувствуют сейчас все в Риме. Постоянное беспокойство, страх неотвратимого. И наши победы не помогают, — сказал Сулла. — Все вокруг словно сговорилось помогать германцам. Есть такие — даже в Сенате! — кто везде и повсюду трубят о нашей обреченности, словно худшее уже случилось. Кое-кто поговаривает, что германцы — это кара богов.
Марий вздохнул:
— Не кара, а испытание. — Он поставил бокал и сложил руки. — Скажи мне, что ты знаешь о Луции Кассии? Официальные бумаги ни о чем мне не говорят. Лишь общие фразы.
Сулла поморщился:
— Он взял те шесть легионов, которые возвратились с Метеллом из Африки, — кстати, как тебе нравится «Нумидийский»? — и повел их по Домициевой дороге к торговому городу Нарбону, куда и явился в начале августа, после восьминедельного похода. Это тренированные войска, они могут передвигаться и быстрее, но никто не винит Луция Кассия за то, что он щадил людей перед трудной кампанией. Метелл Нумидийский решил не оставить в Африке ни одного солдата, поэтому легионы Кассия были усилены еще двумя когортами. Теперь у Кассия почти сорок тысяч пехотинцев, плюс крупное подразделение кавалеристов, которое он пополнял союзниками из галлов, — всего около трех тысяч. Большая армия.
— Это хорошие солдаты, — сказал Марий задумчиво.
— Знаю. Я видел их, когда они шли через долину Пада к Генавскому перевалу. В то время я как раз набирал кавалерию. И хотя тебе будет трудно поверить, Гай Марий, но я никогда прежде не видел римской армии на марше. Они шли шеренга за шеренгой, все хорошо вооружены и оснащены, с приличным обозом. Я никогда не забуду этого зрелища! — Он вздохнул. — Кажется, германцы соединились с вольками- тектосагами, которые считают себя их кровными родственниками и поэтому отдали им землю к северу и
