— Кого вы предпочтете избрать патроном для тысяч новых граждан, отцы Сената? Марка Ливия Друза или Луция Марция Филиппа? Марка Ливия Друза или Квинта Сервилия Цепиона? Марка Ливия Друза или Квинта Вария Севера Гибрида Сукрона? Настало время подумать об этом, члены Сената: людям Италии нужно дать гражданство! Я поклялся сделать это — и я это сделаю! Вы вычеркнули мои законы, вы свели к нулю мои достижения. Но мой год еще не окончен: я выполню свои обязанности до конца. Послезавтра на народном собрании я буду отстаивать гражданские права народа Италии, причем отстаивать строго по букве закона, в выдержанной и доброжелательной манере. И клянусь вам, я не сложу с себя полномочий народного трибуна, покуда не будет принят мой закон о гражданстве. Закон, по которому на всем пространстве от Арна до Регия, от Рубикона до Брундизия, от Тускана до Адриатики — каждый человек будет считаться гражданином Рима! Если люди Италии поклялись мне — я тоже даю им клятву: пока я на своем посту, я сделаю все, чтобы предоставить им гражданство. Я выполню эту клятву! Верьте мне, я ее выполню!
Он выиграл этот день; это понимал каждый.
— Наиболее блестящее его достижение, — заметил Антоний Оратор, — это то, что он заставил сенаторов поверить во всеобщее гражданство как в неизбежность. Они привыкли видеть, как убеждения ломаются под натиском Сената. Но он сам сломал их убеждения, — я гарантирую, принцепс, он убедил их!
— Согласен, — сказал Скавр, которого будто воспламенили. — Знаешь, Марк Антоний, еще недавно я полагал, что ничто в Сенате уже не сможет удивить меня, что все лучшие образцы мы уже имеем. Но Марк Ливий уникален. Такого Рим еще не видел. И не увидит, я подозреваю.
Друз оказался верен слову. На народном собрании он вновь поставил вопрос о гражданстве для италиков — настолько неукротимый, что им нельзя было не восхищаться. Слава его росла; о нем говорили во всех слоях общества: его твердый консерватизм, его железная убежденность, умелое использование закона — все это превратило Друза в героя. Рим был вообще консервативен, включая низы. Накопленные веками традиции и обычаи — mos majorum — значили чрезвычайно много. И нашелся человек, для которого mos majorum значили так же много, как и справедливость. Марк Ливий Друз стал полубогом; люди начали верить в его непогрешимость.
В бессилии Филипп, Цепион и Катул Цезарь наблюдали за деятельностью Друза всю вторую половину октября и начало ноября. Первоначально собрания носили агрессивный характер, но Друз с поразительным искусством утихомиривал страсти, давал слово каждому желающему, хотя никогда при этом не уступал толпе. Когда страсти чересчур распалялись, он останавливал собрание. Первоначально Цепион пытался силой помешать заседаниям, однако у Друза был нюх на острые моменты, и он запросто прерывал собрания, на которых появлялся Цепион.
Шесть слушаний, семь, восемь… и каждое последующее спокойнее, чем предыдущее. И каждое приближало конечную цель Друза и убежденность присутствующих в неизбежности такого решения. Друз подтачивал предубеждения, как вода точит камень. С неизменным изяществом и достоинством, с восхитительным спокойствием он вел собрания, при этом все более роняя авторитет своих врагов, которые на его фоне выглядели грубыми и бестактными.
— Это единственный способ выиграть, — признался Друз принцепсу Скавру, стоя как-то вместе с ним на ступенях Сената. — То, чего всегда не хватало нашим благородным римским политикам и что есть у меня, — терпение. Я держусь с ними как равный, я выслушиваю всех. Это им нравится. Они любят меня! Я был с ними терпелив и в награду получил их доверие.
— Ты — второй после Гая Мария, кого народ действительно любит, — задумчиво проговорил Скавр.
— Вполне логично, — сказал Друз. — Его любят за прямоту, силу, простоту, которая делает его похожим скорее на одного из них, чем на римского патриция. У меня нет этих природных качеств; я не могу быть никем иным, как самим собой — римским патрицием. Но я выиграл благодаря терпению, Марк Эмилий. Они привыкли доверять мне.
— Ты действительно полагаешь, что пришло время для голосования?
— Да.
— Советуешь ли мне собрать остальных? Мы можем пообедать в моем доме.
— Именно сегодня мы можем пообедать в моем доме, — сказал Друз. — Завтра, так или иначе, решится моя судьба.
Скавр поспешил отыскать Мария, Сцеволу, Антония и Суллу.
— Я с приглашением от Марка Ливия. Отобедаем у него? — сказал он и, видя на лице Суллы явное нежелание, начал горячо убеждать его: — Прошу тебя, пойдем! Никто не будет лезть в твою израненную душу.
Сулла улыбнулся:
— Хорошо, Марк Эмилий, я согласен.
В день последнего, восьмого слушания круг последователей Друза и его собеседников настолько расширился, что на рассвете они все собрались в доме патрона. Люди третьего, четвертого классов, даже некоторые из низов пришли послушать своего любимца. Назавтра должно было состояться голосование, и эскорт Друза был в этот день особенно велик.
— Так значит, завтра, — сказал Сулла Друзу.
— Да, Луций Корнелий. Они привыкли доверять мне, все окружающие меня теперь, от всадников до самых низов. Я не вижу причины откладывать голосование на более поздний срок. Если мне суждено победить, это случится завтра.
— Нет сомнений, что тебя ждет успех, — сказал Марий, — и я сам буду голосовать за твой закон.
Идти было недалеко. Вот и дом Друза.
— Входите, входите, друзья мои! Проходите прямо в атрий, там мы и побеседуем, — радушно приветствовал толпу Друз, а Скавру шепнул: — Проведи остальных в мой кабинет. Я скоро распущу их, но перед этим по этикету с ними необходимо поговорить.
Пока Скавр и его спутники шествовали в кабинет, Друз направил свой эскорт через обширный внутренний дворик к дверям в задней стене колоннады. Некоторое время еще Друз постоял среди компании почитателей. Шутя и смеясь, он напутствовал их перед голосованием. Понемногу они небольшими группами начали расходиться, оставались лишь несколько человек. Наступили сумерки, и, пока не были зажжены лампы, тени густо легли за колоннами и в углах.
Замечательно! Последние посетители распрощались наконец со своим кумиром. Внезапно один из них бросился под покровом темноты к Друзу, и тот почувствовал острую обжигающую боль в паху. Остальные уже спешили прочь от дома Друза, торопясь достичь ночлега до наступления темноты, когда улицы Рима превращаются в полные опасностей трущобы.
Ослепленный болью, Друз стоял в дверном проеме с простертой рукой и молча наблюдал, как калитка пропустила последнего посетителя в дальнем конце двора. Затем обернулся, чтобы идти к друзьям, но в тот момент, когда он сделал шаг, из его груди вырвался крик боли и ярости. Что-то теплое и жидкое струилось по правой ноге.
Когда Скавр с друзьями выбежали на крик, Друз стоял на подгибающихся ногах, рука его была прижата к правому боку. На их глазах он отвел руку и с изумлением посмотрел на нее: она была в крови. Опускаясь на колени с широко открытыми глазами, он не мог перевести дух от боли.
Первым опомнился Марий. Он отвернул полу тоги Друза с правой стороны, и все увидели торчащий из паха нож.
— Луций Корнелий, Квинт Муций, Марк Антоний, идите за лекарями, — потребовал Марий. — Принцепс Скавр, прикажи зажечь лампы — все до единой!
Внезапно Друз снова вскрикнул; ужасный вопль взлетел ввысь и заметался из угла в угол, как летучая мышь. Тотчас послышались голоса, топот ног прислуги. Вспыхнули лампы, Корнелия вбежала в комнату и бросилась на пол, залитый кровью, к ногам сына.
— Убийца, — отчетливо произнес Марий.
— Надо послать за его братом, — сказала мать, вставая, вся в сыновней крови.
В суматохе никто не замечал шестерых детей, которые, прибежав с Корнелией, прятались теперь за
