людишкам вроде него дать понять, как мы тут живем на самом деле, если позволить им оставаться, то ничего хорошего из этого не получится. Они бегут от трудностей в своем мире, ожидая, что где-то в одном из параллельных миров их ожидает райская и беспечная жизнь, что они могут где-то найти свое место. Чушь! Таким, как Лиммель, не может быть места ни в одном из миров. Такие, как он, нигде не нужны. А те, кто нам действительно оказался бы нужен, очень редко бегут в другие миры. За последний год я встретил среди беглецов лишь одного достойного человека. А остальные… Остальные бежали, даже не попытавшись хоть что-то понять в том спектакле, что мы перед ними разыгрывали. Было время, когда я играл свою роль в этом спектакле с воодушевлением, когда я верил, что помогаю этим людям определиться, стать лучше, попытаться найти себя в следующем мире на их пути. Но это время прошло. И я не знаю, во что верю сегодня. Я только чувствую, что ложь — даже из самых лучших побуждений — всегда отвратительна.
Хотя бы на часок забыть обо всем этом, подумал я. Хотя бы на часок. Вот сейчас заехать в управление, доложить о результатах, дать отбой по отделу — и домой. Я тронул кар и не спеша поехал к центру.
— Твои ребята неплохо поработали сегодня, — сказал я Яглафу. — Мне понравился тот, в луже крови.
— Стажер, ты его не знаешь. Студент, подрабатывает. Отлежал свое и побежал на лекции.
— Натурально было сделано. Лиммель так побледнел, что я испугался не упал бы в обморок.
— Интересно, что он о нас сейчас думает?
— А мне вот совсем не интересно, — буркнул я. — Мне другое интересно — где мы еще аккумуляторы добывать будем. Ведь конец квартала, это последний был, — я остановил кар перед управлением.
— Да брось ты расстраиваться заранее, — сказал Яглаф, выходя.
Мы поднялись наверх. Он пошел переодеваться, а я завернул к шефу. Дагман встретил меня в дверях.
— Извини, Гайт, — сказал он, и сердце у меня упало. — Я понимаю, ты устал. Но дело такое, что больше некому, — и он развел руками.
Я молчал.
Я все понимал, но молчал.
Я понимал, что больше некому, что никто не справится с этим лучше меня, что это надо сделать, что все равно это придется сделать, но я молчал.
— Не обижайся, Гайт, — снова заговорил шеф. — Я сам не уйду из управления, пока ты не закончишь операцию. Даю тебе честное слово. Мы все будем на посту. Но кроме тебя это сделать некому, ты же знаешь. Его засекли полчаса назад, и патрульные погнали его к Полигону. Действуй, как сочтешь нужным. Если хочешь — надевай мундир и устраивай на него облаву, гони его назад к машине. Пусть убирается восвояси. Полчаса, от силы час и работа сделана. Но сделать ее необходимо, Гайт.
От силы час! Черта с два — час! А если там вдруг прибыл настоящий, стоящий человек — что, так и заставить его убираться восвояси? Не поговорив, не поняв? От силы час! Если так, то какой вообще смысл во всем, что мы делаем? И достойно ли то, что мы защищаем, такой защиты? Куда гуманнее было бы тогда вооружиться автоматами и расстреливать безо всякого разбирательства всех, кто к нам прибывает. Нет, сегодня мне до дома не добраться, сегодня мне не забыть о своей проклятой работе. Опять придется сидеть в погребке у Клемпа, пить казенное пиво, курить казенные сигары, расплачиваться казенными деньгами, врать и слушать вранье.
Я молча повернулся и вышел.
До чего же мне все это надоело, думал я, шагая по коридору управления. Ну разве за этим я прибыл сюда, разве в этом мое жизненное предназначение? И разве затем мы, жертвуя собой, испытывали первые машины времени, чтобы прожженные политиканы взялись решать с их помощью демографические проблемы, направляя отверженных странствовать из мира в мир? Разве об этом мы мечтали, когда один за другим уходили в параллельные миры без надежды на возвращение?
Нет, в конце концов я не выдержу. Я достану из подвала свою старую машину времени, я утащу со склада несколько аккумуляторов и отправлюсь как можно дальше отсюда.
Мне здесь не нравится.
Павел Волков
ОДИН И ДРУГИЕ
Обретение человеком самого себя — проблема, решаемая от века каждым.
Есть много умных книг, авторы которых надеялись своим опытом облегчить задачу идущим вслед. Человек эпохи НТР не слишком склонен к самокопанию, он легко поддается соблазнам переустройства мира, который ему «не нравится», или, как герой С. Казменко, отправляется в путешествие во времени в поисках мира, ему подходящего.
Похоже, такого не сыскать. Тогда можно просто устроить гигантский пожар в знак протеста, тогда можно стрелять в человека только потому, что носит он плащ белого цвета.
Как узнаваемы реалии нашего сегодняшнего бытия, где агрессия, нетерпимость стали нормой, а общечеловеческие ценности подменяются формулами-программами разных культов, групп, банд?
Об этом размышляет автор.
Попробую дать духовно-психологический портрет явления, так как названия и внешние формы культов постоянно меняются, а суть остается. Люди культа делятся на вождей и ведомых. Они нужны друг другу. Вожди деструктивных культов обычно — люди, рвущиеся к власти, психически больные или ловкие мошенники. Нередко вождь объединяет в себе все эти три характеристики.
Неудивителен расцвет культов в XIX–XX веках, так как на смену авторитетам церкви и монархам пришла власть манипулятивных систем. Былую органическую вписанность человека в жизнь сменяет духовная изоляция в «кибернетическом» обществе, называемая свободой и частным интересом. Расчет вытесняет все остальное, желание покорять естество распространилось и на человеческую природу. Успех манипуляций выявил пластично-пластилиновую податливость человеческой психики. Эффективность культов высветила идолопоклонническую сущность современной жизни.
Как правило, культ строится по типу пирамиды с лидером на вершине и иерархией контроля сверху вниз. Если смотреть с вершины, то пирамида прозрачна, и все, что делается на ее разных уровнях, хорошо просматривается. Если смотреть снизу, то реального положения дел не увидишь, тебе умело покажут лишь парадный вид. Культ приносит живую личность последователей в жертву своим целям, забирая душу в плен и насилуя ее, разрушая человеческие связи с миром. Всеми правдами и неправдами нужно заманить человека и наглухо захлопнуть за ним дверь. Прямое принуждение примитивно и неэффективно, так как может породить лишь подчинение и затаенный протест. Культ же целенаправленно прививает человеку чувства и мысли, заставляя действовать так, как если бы они были его собственные. От лечебного внушения это отличается лишь тем, что делается без просьбы клиента и во главу угла ставятся цели организации. Человек изменяется незаметно для самого себя. При этом от живого древа человеческого многообразия отсекается все лишнее, остаток обтесывается, и остается столб, быть может, крепко стоящий, но не способный принести плодов, свойственных первоначальной природе дерева. Главным деструктивным началом является не столько доктрина, которая в некоторых моментах может звучать благородно- гуманистически, сколько закулисная практика. Почерк прост: прельстить и опустошить, затянуть и оградить. На место пустоты внедряется своя программа, заставляющая поклоняться чему-то конечному как бесконечному. Истинная религия создается не людьми, культ — всегда рукотворен. Религия помогает раскрытию человеческой индивидуальности, культу нужны «солдаты».
Что же за люди, как правило, рекрутируются культами?
Психбольные летят, как пчелы на мед, на мистическую неортодоксальность, и если бред лидера как- то созвучен их собственному, то проблем с вовлечением в культ обычно не возникает. Также в зону
