— Ноги… отказали.
— Что же нам делать? — спросила Нила, в ужасе взглянув на мою мать, и я увидел, как в глазах у нее блестят слезы.
Река уже вовсю осваивалась в домике Нилы. Снаружи грохотал гром, и комната то и дело озарялась вспышками молний. Если бы это представление было частью телевизионного шоу, сейчас наступало самое время для рекламы, Но в настоящей жизни нет места паузам.
— Нам нужно инвалидное кресло-каталка, — сказала моя мама. — Где нам его раздобыть?
Нила ответила, что у них кресла-каталки нет, но они несколько раз брали кресло взаймы у соседей и, она почти уверена, оно стоит у них на крыльце.
— Кори, ты остаешься здесь, — сказала мама и вручила мне масляную лампу. Наступил мой черед быть храбрым, хотел я этого или нет. Мама и Нила ушли я унесли с собой фонарь, а я остался в комнате вместе с маленьким мальчиком и беспомощным стариком.
— Я Гэвин Кастиль, — сказал негритенок.
— А я Кори Мэкинсон, — ответил я.
Нелегко заводить знакомство, когда ты стоишь по пояс в бурлящей коричневой воде и мигающий свет жалкой лампы не может разогнать тьму в углах.
— А это мой дедушка, мистер Букер Торнберри, — объяснил мне Гэвин, ни на мгновение не отпуская руки старика. — Ему нездоровится.
— Почему вы не вышли наружу вместе со всеми?
— Потому, паренек, — ответил мне мистер Торнберри, с трудом приподнимая голову, — что это мой дом. Мой дом. И я не испугаюсь какой-то проклятой реки.
— Но все ушли из своих домов, — заметил я. Все, находившиеся в здравом уме, хотел сказать я.
— За всех я не отвечаю, они могут драпать, если им так хочется, — отозвался мистер Торнберри, в котором я почуял то же необъяснимое и непробиваемое упрямство мула, которым отличался мой дед Джейберд, Сказав это, старик скривился от нового приступа боли. Он медленно закрыл и снова открыл свои темные слезящиеся глаза и уставился на меня. Его лицо казалось черепом, таким было оно худым.
— В этом доме умерла моя Рабинэль. Прямо здесь. И я тоже не собираюсь отправляться умирать в больницу к белым людям.
— Но ведь вы т собираетесь умирать? — с тревогой спросил я его.
Казалось, старик несколько секунд обдумывал мой вопрос.
— Я хочу умереть в своем собственном доме, — наконец ответил он.
— Вода вес прибывает, — проговорил я. — Если не поторопиться, то можно утонуть.
Старик осклабился. Потом повернул голову и посмотрел на маленькую черную ручку внука, сжимавшую его ладонь.
— Деда водит меня на мультики! — сообщил мне стоявший уже по горлышко в воде Гэвин, прикованный к большой черной руке. — Обычно мы смотрим «Веселые мелодии».
— Багса Банни, — подхватил старик. — Мы любим ходить на старину Багса Банни и его дружка-заику, что похож на свинью. Верно, внучок?
— Верно, сэр, — отчеканил Гэвин и улыбнулся. — И скоро мы пойдем на мультики опять, верно? Верно, деда?
Мистер Торнберри ничего не ответил. Гэвин не собирался отпускать его руку ни за что.
И тогда я понял, что такое настоящая смелость. Это когда ты любишь кого-то больше самого себя.
Вскоре вернулись мама и Нила Кастиль с креслом-каталкой.
— Тебе просто нужно пересесть в него, папочка, — принялась упрашивать старика Нила. — Мы отвезем тебя туда, куда, говорит миз Ребекка, приезжает грузовик и всех забирает.
Мистер Торнберри глубоко и натужно вздохнул, на несколько секунд задержал вдох и только потом выдохнул.
— Проклятие. — прошептал он. — Старый мотор у старого дурня.
На последнем слове его голос чуть дрогнул.
— Сейчас мы вам поможем, — сказала ему мама. Мистер Торнберри кивнул.
— Ладио, — проговорил он. — Пора смываться, верно? Мама с Нилой пересадили мистера Торнберри в кресло-каталку. Одного этого хватило, чтобы и мама, и Нила Кастиль доняли, что хоть мистер Торнберри и казался с виду состоявшим из одних костей, но в нем было немало весу и катить кресло, в котором он сидел, предстояло против сильного и бурного течения, преодолевая напор. Кроме того, я видел и другое серьезное затруднение — на улице, высоко залитой водой, Гэвину наверняка будет с головой. Течение мгновенно унесет его, словно кукурузный початок. Кто поможет ему удержаться на плаву?
— Сначала мы отвезем твоего отца, Нила, а потом вернемся за мальчиками, — приняла решение мама. — Кори, встаньте с Гэвином вот на этот стол, ты будешь держать лампу.
Столешницу уже омывали волны паводка, но пока на ней можно было стоять, не замочив ног. Я послушно забрался на стол и помог залезть Гэвину. Там мы застыли рядом, я с масляной лампой в руках — два мальчугана на деревянном островке посреди взбесившейся реки.
— Вот так, отлично, — сказала мне мама. — Кори, отсюда ни на шаг. Если ты вздумаешь уйти, не дождавшись меня, то я тебе на заду живого места не оставлю, устрою такую порку, что ты запомнишь на всю жизнь. Понятно?
— Да, мэм.
— Гэвин, мы сейчас вернемся, — напутствовала Нила Кастиль своего сына. — Только отвезем дедушку туда, где ему помогут другие люди. Ты понял меня?
— Да, мэм, — отозвался писклявым голосом Гэвин.
— Ребятишки, слушайтесь своих мам, — подал голос мистер Торнберри. В горле у него что-то хрустело и скрежетало от боли. — Не будете слушаться — я отхожу по попам вас обоих.
— Слушаюсь, сэр, — хором ответили мы с Гэвином. Мне показалось, что мистер Торнберри потерял охоту умирать и решил пожить еще немножко.
Навалившись на ручки, мама и Нила Кастиль, каждая со своей стороны, принялись толкать кресло против потока коричневой жижи, втекавшей в комнату через дверь. Мама, кроме того, еще освещала путь фонарем. Кресло пришлось наклонить назад, и голова мистера Торнберри откинулась на спинку так, что на его тощей шее натянулись все жилы. Я слышал, как мама кряхтит от напряжения.
Медленно, но верно кресло-каталка продвигалась по направлению к двери, где уже заходилась водоворотами река. У деревянных ступеней вода дошла мистеру Торнберри до шеи, ему в лицо то и дело летели брызги.
Мама и Нила Кастиль покатили кресло по улице, и на этот раз течение помогало им толкать их груз. Я никогда не думал о маме как о физически сильном человеке. Думаю, вы и сами знаете, что никогда нельзя узнать, на что человек способен, до тех пор, пока он это сам не докажет.
— Кори? — позвал меня Гэвин, как только мы с ним остались вдвоем.
— Что, Гэвин?
— Я не умею плавать.
Он крепко прижался ко мне. Теперь, когда рядом с Гэвином больше не было дедушки и ему не для кого было храбриться, он задрожал.
— Не беспокойся, — ответил я. — Тебе и не придется никуда плыть.
Я так надеялся.
Мы принялись ждать дальше. Я от души надеялся, что мама и Нила не заставят себя долго ждать. Вода уже заливала мои размокшие ботинки. Я поинтересовался у Гэвина, не знает ли он какой-нибудь подходящей песни, и тот ответил, что как раз знает песню «На макушке старой трубы», которую тут же запел тонким и дрожащим, но не лишенным приятности голоском.
Пение Гэвина — на самом деле больше напоминавшее плач — привлекло чье-то внимание, кто-то отчаянно заплескался в дверном проеме — у меня перехватило от страха дыхание, и я поспешно направил туда фонарь.
В воде бултыхалась небольшая рыжая собака, вся измазанная в грязи. В свете лампы глаза пса дико блеснули. Хрипло дыша, он немедленно поплыл в нашу сторону через комнату, среди журналов, газет и всякой всячины. Дыхание собаки было настолько громким, что отдавалось под сводами комнаты.
