местечко.
Она прильнула ко мне, и ее рука, гревшаяся под одеялом, легла мне на бедро. Я велел ей прекратить баловство. Она усмехнулась.
— Тебе не нравится?
— Не в том дело. — Я убрал ее руку. — Просто я женат.
— О, я слыхала от миссис Форнофф, какой ты женатый! Она назвала тебя мартовским котом.
— Эта старуха ничего не знает!
— Ладно, не кипятись.
Внезапно она напряглась, словно скованная морозом, потом отпихнула меня и произнесла мое имя совсем другим тоном.
— В чем дело? — пролепетал я.
Она кивком головы указала на улицу. Ее губы остались приоткрыты, глаза расширились. Я оглянулся — и сразу забыл наши игры.
Посреди улицы стоял тигр. Это был необыкновенный тигр, если к этим животным вообще применимо слово «обыкновенный». Его голова пришлась бы вровень с моим плечом. Шерсть его была белоснежной, полосы лишь слегка заметны, словно проведены углем. Зверь пропадал и снова возникал в снежных водоворотах, будто привидевшийся призрак или изображение в магическом зеркале. Впрочем, он был вполне реален. Ветер донес до моих ноздрей его густой запах, и я окаменел от ужаса при мысли, что ветер сменит направление, тигр повернет голову и прожжет меня своими желтыми хрустальными глазами.
Раньше я наблюдал за тиграми на горных склонах, но никогда не видел их так близко. Сейчас мне казалось, что под чудовищным весом его жизни моя собственная стремительно легчает и что, если он простоит так еще немного, я буду расплющен и превращен в раздавленное насекомое. Я не думал ни о ружье, ни о Келли, ни о собственной безопасности. Все мои мысли приобрели невесомость, как снежинки, крутившиеся вокруг его тяжелой головы. Он несколько секунд сохранял неподвижность, принюхиваясь к ветру. Потом хлестнул себя по боку хвостом, издал короткое рычание и прыгнул в сторону, исчезнув в снежном вихре.
У меня разрывалась грудь, и я догадался, что слишком долго задерживал дыхание. Я по-прежнему таращился на то место, где только что стоял тигр. Потом с разинутым ртом повернулся к Келли. Она подняла на мзня глаза и с трудом прохрипела:
— Я… — Ее голова дернулась.
— Знаю, — прошептал я в ответ. — Боже всемогущий!
Казалось, появление тигра придало ее облику еще больше прелести, словно суровая простота этого зрелища лишила ее щеки последней детской припухлости, сразу превратила в зрелую чувственную женщину, которой и было суждено вскоре стать Келли. В тот момент ей словно передалась частица тигриной красоты; возможно, это случилось не только с ней, но и со мной, потому что она пожирала меня взглядом не менее ненасытно, чем я — ее, будто разглядела во мне что-то новое. Не помню, как у меня появилось желание ее поцеловать, но поцелуй состоялся. Он длился долго, даже очень. Подобно тигру, это был необыкновенный поцелуй. То было скорее признание, просветление. Поцелуй стал событием, которое потом будет очень трудно предать забвению.
Дальше мы несли караул по большей части молча, уже не прижимаясь друг к. дружке. Если мы и говорили, то о самых незначительных вещах, не скрывая стремления утешить друг друга. Оба знали, что могло бы произойти, если б события вышли из-под контроля.
Теперь между нами стоял тигр.
По словам Кири, на перевалах дела сложились худо. Чарли Хаттон был укушен в шею, Мику Раттигеру проломили голову. Четверо погибших. Она сняла с себя всю одежду и стояла нагая у окна спальни, созерцая залитый луной снег, мерцание которого делало белокожей даже смуглую Кири. Ее руки и живот покрывали шрамы после дуэлей. Худая, с маленькой грудью, с сильными мышцами бедер и ягодиц, с откинутыми со лба черными волосами, она являла собой полную противоположность почти подростковой красоте Келли с ее налитой грудью и манящим ртом. Она скользнула под одеяло, нашарила мою руку и спросила:
— А что у тебя?
Мне хотелось рассказать ей про тигра, но я еще не подобрал слов, которыми можно было бы объяснить это ей. Келли была здесь почти ни при чем: мне хотелось, чтобы мой рассказ открыл Кири глаза на ее собственную красоту. Она никогда не была счастлива: ее слишком сковывала дисциплина дуэлянтки и воспоминания о кошмаре юности, проведенной среди северных развалин. Она ждала смерти, верила в уроки, преподносимые болью, жила в соответствии с суровым кодексом, которого я не понимал до конца. Наверное, на меня и на Бреда она взирала как на некое искажение своего прошлого, признак собственного неуместного смягчения.
— Шлепнул обезьяну, — доложил я, — только и всего.
Она сухо усмехнулась и закрыла глаза.
— Я видела Бредли, — сказала она. — С ним все хорошо, только он, по-моему, опять не отходит от Клея.
— Все будет нормально.
Она легла на бок, лицом ко мне, и погладила по щеке — знак того, что ей хочется любви. Прямота противоречила ее натуре: она жила знаками, намеками и приметами. Я поцеловал ее сначала в губы, потом в крохотного ворона, вытатуированного на плече. Она прижалась ко мне всем телом, давая почувствовать каждый свой мускул, натренированный для боя.
После она почти сразу уснула, а я присел на край кровати, чтобы кое-что написать при свете луны. Я обращался к Кири, но вел речь не о тигре, а о том, что испытал в эту ночь, любя ее. Понимаете, я впервые понял, как сильно ее люблю, до чего мне хочется разбить ее скорлупу и заставить наконец выйти на свет Божий. Я решил, что мое чувство к Келли не идет с этим ни в какое сравнение и даже не может претендовать на реальность.
Но все эти мысли только лишили меня покоя и испортили настроение, и я так ничего толком не записал. Тогда я оделся, взял винтовку и вышел прогуляться. Я брел по колено в снегу без всякой цели. Город затих, зато на стенах каньона поблескивала дюжина костров и доносилось завывание обезьян, оплакивающих своих мертвецов. В следующий снегопад они опять вернутся. Крыши домов были завалены снегом, снег обрамлял все окна, клонил к земле лишенные листьев ветви деревьев. В этом белом безмолвии мое дыхание звучало резко и неестественно. Я обогнул угол и направился к больнице, сияющей в лунном свете стальными стенами. Там находилось единственное существо, которому я мог излить душу, единственный, кто выслушает меня и уловит логику в потоке моих слов. Я подошел к двери и вложил ладонь в прямоугольный серебряный определитель. Через секунду раздалось шипение, и дверь отворилась. Я шагнул в вестибюль. От стен заструился мягкий свет, и я услышал заданный шепчущим голосом вопрос, требуется ли мне лечение.
— Только немного поговорить, — произнес я.
В комнате пятнадцать на пятнадцать футов почти всю заднюю стену занимал экран. Перед ним стояли три стула из серебристого металла и чего-то пенистого. Я плюхнулся на стул и нажал черную кнопку. Экран загорелся, и я увидел Капитана, вернее, Капитаншу. Вообще-то их пол приходится угадывать, потому что все они облачены в одинаковые пурпурные одежды, почти такие же темные, как их глаза, да и прическа у всех одинаковая. Однако я понял, что передо мной женщина, потому что, пока изображение фокусировалось, она сидела чуть боком, и я умудрился заглянуть ей за корсаж. Кожа у нее оказалась цвета зимней луны, а щеки до того впалые, что можно было подумать, будто женщина лишена зубов (при этом ей нельзя было отказать в экзотической красоте). Может быть, глаза чуть великоваты для ее лица, на котором на протяжении всего разговора сохранялось пасмурное, отрешенное выражение.
— Как тебя зовут? — спросил я, как всегда по-детски надеясь, что кому-нибудь из них однажды надоест вся эта таинственность, и я услышу нормальное имя.
— Капитан Южного Дозора. — Голос был таким тихим, что в нем даже не угадывались какие-либо интонации.
Я рассматривал ее, размышляя, с чего начать, и почему-то решил рассказать про тигра.
— Послушай, — начал я, — мне нужно от тебя обещание, что, когда я закончу, ты не убежишь и не сотворишь чего-нибудь с собой.
