5. Временное
Мысли валили от меня, как дым.
— Он что, оборотень? — шепотом спросил Сарвадука.
— Дай вздремнуть! — отмахнулся Иззи.
— Ты себе дрыхнешь, Иззи, а где бабы? — проворчал Сарвадука. — Мы делаем только то, что хочется тебе. Теперь еще и парень с нами. А баб как не было, так и нет. Напрасно я не прихватил с собой видео.
— Он извлек конус ладана из-под пепельницы, вложил его в отверстие в спине Ганеши[7] и поджег с помощью карманной зажигалки. Из хобота Ганеши повалил дым.
— Похотливый козел! — проворчал Иззи. — Я же говорю: дождись Мемфиса! Надо бы сперва покончить с парнем, но я слишком устал. Вот заморим червячка — тогда другое дело. Можешь накопать червей?
Я был завитком дыма, ароматом жасмина, тетрахлоридом углерода. Я пополз в сторону от Иззи, наэлектролизованный ужасом. Он зевнул, потянулся. Его рука легла мне на плечо, голова врезалась мне в подбородок. Меня передернуло от прикосновения лысого черепа. Я попытался стать Солнцем — огромным, далеким, всесильным.
В дыру у меня в голове вливались видения: жрецы майя с гомосексуальными наклонностями, хирурги в масках и в перчатках, роющиеся в моих внутренностях, Шаман, качающий головой, Космический Народ, пустыня, мой папаша. Бежать!
— Пожалуйста, выпустите меня! — взмолился я… то есть один из тех, кто был мною.
— Черт! — выругался Иззи. — Я забыл, что так бывает. — И он заткнул пальцем дыру.
КАК ТЫ ЭТО СДЕЛАЛ? Но он меня не расслышал.
— Останови-ка машину! — приказал однобровый Иззи водителю. Сарвадука закряхтел и бросил через плечо:
— Не будет нам покоя, пока мы не сделаем ему прижигание.
Я чувствовал себя погребенным заживо. Внезапное сжатие Вселенной перекрыло мне кислород, хотя теперь мой мозг принял нормальный объем и снова заработал. Иззи ампутировал мир! Когда машина затормозила, он распахнул дверцу и выпихнул меня наружу. Я упал, он навалился сверху, прижав меня к земле.
— Сарвадука! — заорал он. — Помоги!
— А это законно? — осведомился индус. Я услышал, как распахивается, потом захлопывается дверца. Я судорожно нашаривал что-то — то ли дыхание, то ли собственное имя, которое никак не мог произнести. Имя, недавно бывшее слишком крохотным, чтобы обозначать меня, многоликого, теперь застряло в трахее. Иззи зашивал, заливал гипсом, свинцом дырку, пробуравленную в моей голове Шаманом.
— Это временно, — заверил он.
— Я — Мэл Беллоу! — прохрипел я удивленно. Ведь я только что побывал небом, Солнцем, шакти Ганешей, песком, носимым ветром.
— Да знаем мы, кто ты! — фыркнул Иззи. — Ты удрал из дому на следующий день после того, как США ушли из Вьетнама и президент Маккарти отменил призыв. 6 мая 1970 года, точно? Для меня это тоже одна из вех. Больше не надо было сидеть у почтового ящика и гадать, как сложится судьба. Ба-бах дверью! Кто подсадит паренька? «Иззовидение», если тебе интересно.
— Полегче, Иззи, он в шоке, — раздался голос Сарвадуки.
— Не мудрено! — Я увидел, что он дрожит от усталости, стоя надо мной на четвереньках. Теперь я мог отличить себя от них! — Иззи, — представился он. — А это мистер Сарвадука. Счастливы с тобой познакомиться. А теперь возвращаемся в машину, потому что нам еще надо добраться до места, где можно перекусить.
6. Вытекающая ответственность
— Меня зовут Иззи Молсон, — сообщил он мне за водянистым кофе из кофейного автомата в придорожной закусочной вблизи Амарилло. Сарвадука углубился в журнальчики. — Одни считают меня ясновидящим, другие — психом, а я тебе говорю, что просто умею держать нос по ветру. Сейчас я работаю на заводе Гибсона в Локпорте, штат Нью-Йорк, чиню станки.
— Сочувствую. — Я медленно потягивал кофе, чувствуя, как меня заполняет тепло. Это было, как краска, отмечающая часть Вселенной, именуемой мною.
— Чего там… В общем, я умею заглядывать внутрь предметов — к примеру, вижу насквозь твою кочерыжку, а также прошлое, настоящее и будущее — иногда. Из этого вытекает кое-какая ответственность. Вот почему я трачу свой отпуск, — а у Гибсона я успел заработать только двухнедельный отпуск, — на тебя… Боже, потрясающая способность испохабить простейший кофе! — Он сморщил нос и опрокинул в себя содержимое пластмассовой чашки. Потом раздавил ее и с омерзением отшвырнул.
— Ты тратишь на меня свой отпуск? Что вообще творится? Какой-то тип что-то сделал с моей головой…
— Шаман.
— Он самый. А ты меня починил. Больше я ничего не знаю.
— Не понимаю, как ты умудряешься пить такую дрянь. Можно подумать, что тебе нравится эта бурда! Между прочим, о состоянии цивилизации можно судить по кофе, которым она потчует… Слушай меня внимательно. Шаман, дружище Мэл, хочет употребить тебя в пищу.
— Съесть?!
— Вот именно, Мэл. Но, конечно, в фигуральном смысле. Надоело ему, видишь ли, жить охотой и собирательством. Он уже пять-шесть тысяч лет этим пробавляется, а теперь решил, что настало время осесть, обзавестись семьей. Между нами говоря, он не очень-то соображает, что к чему, но не желает ко мне прислушиваться, и все тут! Я, конечно, человек маленький, но мы можем выставить против него межзвездные силы, потому что они хотят вернуть тебя на Сандулек.
— ?..
— Ты слушай. Сейчас Шаман должен удобрить поле, чтобы на следующий год посеять и еще через год убрать урожай, потому что иначе — зубы на полку. Поэтому я и гроблю целых два отпуска, хотя, видит Бог, мне и без этого есть чем заняться, хотя бы Фэй из Ист-Тонаванды. Сечешь?
— Откуда мне знать, что ты не сумасшедший?
— А кто тебя починил?..
7. Ферма Шамана
Я не знал о многом из прописей, зато там, где я теперь живу, все все знают. В двухстах тысячах световых лет от моей прежней галактики время течет иначе. Я смотрю на небо Сандулека, успевающего произвести пять оборотов за одну секунду, и вижу истории всех миров, собранных на «оп-ля»…
Шаман избрал для своего появления на свет утробу жительницы Северной Америки XX века. Он выяснил, что вербовать себе сторонников среди египтян слишком трудно, среди индийцев слишком легко, японцы оказались чересчур властными, австралийцы излишне анархичными; зато американская буржуазия пришлась в самый раз. Он гипнотизировал детей, рассказывая им байки про фараонов и инопланетян; причем себя он неизменно помещал в середину — Тутмос[8], потомок
