— Так, — признал я.
— А ведь, должен ты был стать купцом или мастеровым?
— Ну, не по мне это. Лучше уж в гробницах древних шарить.
— О чем и говорю. А я… Какая из меня высокородная дама, Луиза?
Лицо Луизы пошло красными пятнами.
— Ладно, дело прошлое. Пошла я в летуньи, это теперь мой дом и моя судьба. Я военный человек, пусть и женщина. А вот ты. Ну, со светскостью у тебя тоже плохо получилось? Верно? А вот настоятельница из тебя хорошая вышла, уверена. Раз никто из монашек немедля Маркуса не выдал, ну не слепые же они, должны были заподозрить, что мальчик он, а то и лично признать… Наверное, тебя твои сестры любили. И простить были готовы. Может, молились втихую, чтобы одумалась ты да раскаялась, но не предали.
Сестра-настоятельница молчала.
— Так вот… — Хелен оглянулась на напряженно слушающего Маркуса. — Теперь ты сам. Бывший младший принц.
— Принцы не бывают бывшими!
— Думаю, мальчик, мы еще не про такие чудеса услышим, как лишение титула и рода… Что получилось? Бывший принц, сейчас — хранитель Истинного Слова. И Слово в нем растет. Вокруг — тоже все неудачники, что в предназначенной судьбе счастья не нашли. И сами себе судьбу выбрали. Разбойник, военная, духовное лицо…
— Остановись, летунья, — тихо сказала Луиза. — Не множь грехов, молчи, слова твои хуже ереси!
— Молчу. Ты и сама все поняла.
— Я не понял ничего! — воскликнул Маркус.
— А я понял, — прошептал я.
Не думаю, что Маркус хуже меня или летуньи писание знает. Просто на себя приложить — тяжело.
Две тысячи лет назад Искупитель, которому судьбой иная жизнь предназначалась, за добродетели свои стал Господу приемным сыном, отражением его земным. И пошел по земле арамейской, вокруг себя учеников собирая. Не силой, не убеждением даже, любовью и добротой. Сами к нему люди приходили, прошлое свое отвергая… И были среди них и военный, и вор-душегубец, и даже сборщик податей, что уж совсем последнее дело… Всех принял, всех простил, всех в Истинную Веру направил…
А потом попал Искупитель под земной суд по лживым наветам людей неправедных. Одиннадцать учеников от него отреклись, предали, пусть и сами того не понимая, а лучшего желая. Один лишь ученик верность сохранил да Сестра, которая и не Сестрой тогда была, а простой женщиной. Смешна была римлянам вера, не признали они Искупителя сыном Божьим сразу. И только когда сотворил Искупитель подлинное чудо, Слово произнес — не стены темницы руша, а всего лишь оружие вокруг себя в Холод убирая, Сестру спасая, только тогда римских солдат свет истинной веры озарил. Преклонили они колени перед Искупителем, из темницы его вывели и пошли с ним до самого Рима, вечного города, где склонились перед пасынком Божьим все — от цезаря, до последнего раба…
Сразу все для меня сложилось.
Давно уж пора было вернуться Искупителю. Давно.
Планёр уже шел над землей, над поселками прибрежными, летунья выбирала, где садиться станем. Маркус ответа так и не дождался и сидел, вцепившись в потолочные рейки. А я, чувствуя его невеликую тяжесть, частое биение сердца под ладонью, думал об одном.
Я же его чуть не предал! Хотел бросить!
А кто же потом, когда Маркус себя осознает, двенадцать вокруг себя соберет да в полную силу войдет, останется единственным верным?
Кто?
Нас сейчас трое, еще девять должны прийти.
Через сомнения, через ненависть даже…
И кто из нас не обречен предать Искупителя, желая ему блага, кто, единственный, поймет, в чем истинное деяние?
Что если все по-иному выйдет?
Не знаю. Не умею я наперед загадывать.
Планёр носом клюнул, пошел на снижение. Я обнял Марка крепче. Он пока еще — Маркус. И удар о землю, и лезвие меча, и пуля свинцовая — могут убить его, как любого человека. Значит, долг мой отныне — беречь его.
Как смогу.
Глава пятая,
в которой я всех спасаю, но не получаю никакой благодарности.
Из всех мест для посадки, что только были перед нами, Хелен выбрала самое необычное. Не на воду морскую у берега решила сажать планёр, не на дорогу, не на поле — впрочем, что бы из этого вышло, с поплавками-то, а на маленькое озерцо, километрах в пяти от ближайшего рыбацкого поселка.
Над поселком мы прошли уже совсем низко, и я разглядел, что люди особенно на планёр не дивились. Так, задирали головы, кое-кто руками махал, и все. Лишь ребятишки пытались бежать вслед, упрямо соревнуясь с рукотворной птицей.
Потом мы перемахнули несколько оливковых рощ, апельсиновую плантацию, на которой работали сборщицы, и понеслись над озерцом. Мне даже показалось, что Хелен не рассчитала, и мы воткнемся в заросший осокой берег.
Поплавки коснулись воды, за планёром раскинулся веер брызг, будто еще одни крылья выросли — из сверкающих капелек. Подскок, другой — никак не хотела машина с небом расставаться, потом мы понеслись по воде. Я крепко сжимал Маркуса, слегка растерявшегося от такой заботы. Тряпка в дыре вмиг намокла, отяжелела и выпала наружу. Хелен с натугой потянула какой-то рычаг сбоку от поплавков, раздался скрип, они слегка развернулись, и планёр начал тормозить.
В осоку мы въехали уже медленно и вальяжно, будто экипаж к подъезду дворца подкатил. Затрещала осока, с треском начала рваться материя на крыльях и на кабине. С щелчком вылетело переднее стекло.
И все стихло. Планёр стоял носом на берегу, на песке, а опустившимся хвостом окунувшись в воду.
— Все, — сказала Хелен. — Сели…
Никто и слова не произнес. Какая-то усталость накатила на всех. Хелен выдернула из приборной доски запал, сунула в карман — сил взять на Слово не было, вяло оглянулась, подмигнула мне, потом стала дергать дверцу.
Не открывается. Видно, заклинило.
— Милости прошу через окно, — не смутившись, решила летунья. И подала пример, на четвереньках выбравшись на короткий, смятый при посадке нос планёра. Следом полезла Луиза, потом я подсадил Маркуса и выбрался сам.
Мы стояли возле помятой машины и глупо смотрели друг на друга. Переход от захваченного десантом, бьющегося в истерике Миракулюса к этой сельской пасторали был слишком резок.
— Люди идут… — задумчиво сказала Луиза.
Я резко повернулся — но это были всего лишь две женщины, простолюдинки, явно из тех, что собирали на плантации поблизости апельсины.
— Поговори с ними, сестра, — попросила Хелен. — Спроси, как нам быстрее добраться… да куда угодно. До любого города, где станция дилижансов есть.
— Хорошо… сестра…
Надо же. Какое-то примирение между ними намечается!
