сделал верный выбор.
— Хочешь сдаться и позволить мне убить себя?
— Разве я обмолвился об этом хоть словом? Ну да, припоминаю нашу предыдущую беседу. Но тогда я был подавлен. А нынче предстоит вечеринка. Ты же не рассчитываешь, что я сдамся перед вечеринкой?
— Нет, не рассчитываю, — отозвался Тесей. — Вечеринка будет приятная?
— Замечательная.
— Можно, я тоже приду?
— Ты серьезно? — опешил Минотавр.
— Мы могли бы заключить перемирие на одну ночь. А я так давно не бывал на вечеринках…
— Тесей, ты хитрый эллинский шельмец, но мне тебя почти жаль. Почти и все же не совсем. Пригласить тебя на вечеринку — такой шаг противоречил бы законам развития конфликта.
— Ради всего святого, Монтрезор! — взывает Тесей.
— Да-да, — отвечает Минотавр вполголоса. — За мной бочонок амонтильядо[11]…
И вешает трубку.
Федра возвращается домой, звонит кому-то, опять уходит.
Тесей отправляется спать.
Тесей спит. Ну, по крайней мере, если не спит, то лежит в постели, курит цигарку, читает книжку, слушает магнитофон.
Странно, как мало внимания уделяют авторы ощущениям человека лежащего. А ведь преимущества положения лежа и полулежа — тема воистину неисчерпаемая.
Почти треть жизни мы проводим во сне, и это весьма существенно пополняет наши мечты и фантазии. Другая немалая часть нашего времени уходит на чтение, загар на солнышке, разговоры по телефону. Еще есть часы, посвященные самодеятельным спектаклям под названием секс. Они не замкнуты исключительно на положение лежа и полулежа — и мужчины, и пары исследуют всю одуряющую гамму поз двух соединенных тел, но возвращаются снова и снова к основной позиции, которая и есть предмет наших размышлений.
Даже еду, которая вроде бы не входит в наш список (многие полагают, что предпочтительнее есть стоя, сидя, склонясь над тарелкой), можно интерпретировать, как предусмотренный самой природой путь к горизонтальному положению: сытый желудок — мощный стимул к тому, чтобы прилечь.
Древние греки и римляне в подобных стимулах не нуждались. Они вкушали пищу лежа или, если точнее, полулежа — в позе, настолько близкой к лежачей, насколько возможно, — надо же приподнять рот, чтобы воспользоваться помощью земного притяжения, пропихивая еду в пищевод и в желудок. Они были проницательны и деятельны, эти чисто выбритые мужчины в тогах и хламидах. Люди с Востока поражались тому, как много они суетятся, в особенности когда строятся в фаланги и хватаются за копья. Однако на практике они исповедовали гедонизм и, как только необходимость стоять отпадала, охотно возвращались к искусству полулежать.
Уместно вспомнить Петрония, автора первого романа, где преимущества лежачего состояния исследуются более или менее глубоко. Центром одного из дошедших до нас отрывков «Сатирикона» является описание пиршества персонажа по имени Тримальчио. На этом пиршестве, которое было, разумеется, пиршеством лежа, вам подавали все, что угодно, — пищу, женщин, напитки, развлечения — и вам не приходилось даже шевелиться. Однако вместо восхваления столь славного обычая Петроний прикидывается, что находит пиршество вульгарным, смехотворным и что таких изысков следовало бы избегать. Кто знает, может быть, Петронию и узкому кружку его недееспособных друзей просто не нравились вечеринки. Однако при современном прочтении все описанное предстает в ином свете. Вряд ли многие из нас отвергнут вечеринку, где вдосталь всякой вкуснятины и девчонки танцуют на столах, где вина залейся и не прекращается хохот. Что тут вульгарного, во имя всех святых? Вот уж вечеринка, на какую хотелось бы попасть каждому из нас.
Сравните ее с «Пиром» Платона, где кучка подвыпивших мужчин разглагольствует о смысле любви: с тех пор как Сократ воспретил плотские утехи, все сделалось сложным и малопонятным. Кульминацией вечера становится момент, когда один из гостей восторгается Сократом за то, что философ сумел устоять перед обольстительным Алкибиадом.
Как хотите, но пиршество Тримальчио выглядит куда более забавным, чем пир у Платона; разумеется, кому-то нравится одно, кому-то другое, но для нас существенно, что обе манеры сыграли важную роль в истории мировой культуры и что в обоих случаях участники провели вечер с начала до конца полулежа.
Читатель будущего отринет наши поверхностные книжки, ориентированные на действие и только на действие, и спросит: «Почему автор ничего не говорит о том, что думали герои, когда ложились в постель? Почему он не рассказывает об ощущениях, какие вызывает грубое одеяло, расстеленное на неровной кушетке? Что чувствуешь, когда раскинешься навзничь на полу, на пыльном ковре, а над тобой лишь белое небо, перечеркнутое черными мертвыми ветвями? И каково лежать на узкой деревянной скамье в доме друга и распивать с ним бутылочку, а рядом тихо играет радио и визжит ребенок, гоняющийся за кошкой?..» Наши книжки, ориентированные на тех, кто стоит, не дадут ответов, — если, конечно, читатель не догадается заглянуть в это мое сочинение.
Итак, Тесей лежит на постели в дремоте и прислушивается к приглушенной, еле слышной болтовне, какую ведут Федра и Гера в соседней комнате. Квартира, где живет Тесей, принадлежит матери Геры, но старушка попала в больницу со сломанным бедром, и Гера зашла забрать кое-что из ее вещей. Воскресный вечер выдался дождливым. Гера с Федрой разглядывают старый семейный альбом. Вот Афродита в день первого причастия; вот Посейдон верхом на рыбе-паруснике; а вот малыш Зевс грызет свои первые розовенькие игрушечные молнии. Женщины тихо болтают за стенкой на мягком иностранном наречии, по сырому гудрону за окном шелестят покрышки, в отдалёнии светятся огни Олимпа.
Послышался громкий зуммер. Звук шел из Тесеева рюкзака, брошенного в угол. Естественно, это была нить — ни один другой предмет снаряжения таких противных звуков издавать не мог.
— Который час? — спросил ее Тесей.
— Время отправляться за Минотавром, — откликнулась нить.
Тесей тяжело вздохнул, погасил сигарету, выбрался из постели, опоясался мечом, надел кольчугу, а поверх рюкзак, оставил записку Федре и бесшумно вышел. Как ни восхитительно лежать, рано или поздно приходится уступить настоятельной необходимости встать и двигаться. Любые наши движения в прямоходящем состоянии не что иное, как танец со сменой поз, покуда мы мчимся сквозь невероятное на пути к непознаваемому.
Тесей осмотрелся, но на мили и мили вокруг смотреть оказалось не на что. Только телефонная будка, выкрашенная в красный цвет, и экземпляр Всеобщего телефонного справочника, который в пределах лабиринта связывает кого угодно с кем угодно и автоматически обновляется всякий раз, когда кто-то переезжает.
Это была одна из самых необустроенных областей лабиринта, и хотя здесь могло расположиться все, что взбредет в голову, до коммунальных удобств пока не дошло. Тесей вынул собственную записную книжку, перелистал ее. Книжка была сделана по новейшей моде: имена тех, кто хорошо к вам относится, светились в темноте, а вот имена врагов прочесть было трудновато — они тускнели, как и упоминания об их положительных чертах, ежели таковые имелись.
После нескольких пробных звонков Тесей решил, что лучше всего остановиться у бывшей жены, Ариадны, и ее нового возлюбленного Диониса.
Как ни странно, они обрадовались. На Наксосе все шло как-то слишком спокойно — да остров никогда не славился ни шумными представлениями, ни бурными загулами. На северо-западной оконечности острова Дионис завел большую ферму. Она венчала довольно красивый мыс и смотрела на море. Ниже фермы лежали узкая полоска пляжа и бухточка, где могли укрыться лодки с неглубокой осадкой.
Дионис обожал лодки. Лодки доставляли контрабандную сому, которую он перепродавал героям со скромной наценкой. Кроме того, Дионис сочинял роман, а Ариадна ходила на курсы, изучала науку торговли
