участников поиска.
— Какая улица? — спрашивали мы.
— Угол Лонгридж-роуд и Темплтон-плейс.
— Сколько этажей?
— … три, четыре, пять — шесть!
— Лонгридж-роуд, Темплтон-плейс, — повторял один из нас другому; другой находил пересечение на настенной карте, втыкал туда фиолетовую булавку и заносил данные — шесть этажей, голубой фасад и так далее — в таблицу, созданную Назом на компьютере. Иногда оба телефона звонили одновременно. Иногда ни тот, ни другой не звонил по нескольку часов.
В первый день часам к пяти в карту было воткнуто девять фиолетовых булавок.
— Поедемте посмотрим на них, — предложил Наз. — Давайте я вызову нам машину.
— Завтра, — ответил я.
На следующий день к пяти часам у нас было пятнадцать зданий. Я отодвинул прибытие машины на шесть, но, когда подошло время, сказал Назу:
— Лучше подождать до завтрашнего утра.
— Как угодно. Пришлю другую машину к вам домой к девяти.
На следующее утро я позвонил ему в восемь тридцать.
— Лучше я поеду туда сам.
— Значит, встретимся там.
— Нет. Лучше я поеду один.
— Как вы узнаете, в каких местах смотреть?
— Я их все помню.
— Правда? — Голос Наза звучал недоверчиво. — Все точные расположения?
— Да.
— Поразительно. Звоните по необходимости.
Всех расположений я, разумеется, не помнил. Но в течение последних двух дней я все больше и больше убеждался в одном: эти люди мой дом не найдут. Как бы хорошо я им его ни описал, как бы тщательно они ни смотрели, мой дом они не найдут по одной простой причине: этот дом не будет моим, если я не найду его сам. На второй день их поисков, к полудню у меня не осталось никаких сомнений на этот счет.
Почему же тогда я не отозвал поисковую группу? — возможно, спросите вы. Потому что мне нравился этот процесс, нравилось ощущение схемы. Люди проделывают одни и те же, повторяющиеся действия — справляются с мобильными, ходят по одной улице туда, по следующей обратно, по третьей туда, останавливаются перед зданиями, чтобы позвонить — в шести различных частях города. Зарывшись в квадрат улиц, они расшатают его изнутри, начнут работать резцом по избыточной материи; они страхом выманят мой дом наружу, словно загонщики, выманивающие из кустов фазанов у лорда на охоте — шестеро загонщиков, наступающие строем, отбивающие один и тот же ритм, копируя движения друг друга. В тот день я поначалу представлял себе, как наблюдаю за процессом сверху, расположившись высоко над городом, выхватываю взглядом людей Наза — на каждом нечто вроде значка, пятнышка, как бывает на полицейских машинах, чтобы полицейским вертолетам легче было их выхватывать. Представлял, как смотрю вниз и вижу их всех — плюс себя, седьмое движущееся пятнышко, то, как мои повороты в сторону и кругом вырезают, будто на гравюре, основную схему, которую воспроизводят остальные шестеро. Представлял, как смотрю вниз с еще большей высоты, с границы стратосферы. На секунду остановившись на улице, я почувствовал легкое движение воздуха вокруг лица. Я вытянул руки в стороны ладонями кверху и почувствовал, как по правой половине тела ползут вверх мурашки. Мне стало хорошо.
Начал я с Белгрэйвии. Я ходил по одной улице туда, по следующей обратно, по третьей туда, совсем как люди Наза согласно данным им инструкциям, чтобы ничего не пропустить. Однако через два часа я понял, что мой дом находится не в Белгрэйвии. Это чистый район; белые дома с приподнятыми крылечками и белыми колоннами не вызывали у меня никаких воспоминаний, даже те, что формально отвечали критериям, которые я сообщил поисковой группе. То же было с Кингс-Кроссом. И с Саут-Кенсингтоном. Ближе всего оказался Паддингтон — несколько зданий в этом районе были похожи на мое. Они были похожи на мое, но моими не были. Не спрашивайте, откуда я это знал — знал, и все.
Под вечер я позвонил Назу.
— Ну как? — спросил он.
— А, да я к тем, что отобрали наши люди, не пошел, — ответил я ему. — Решил, что мне надо искать его самому.
— Понятно. Тогда я велю им приостановить поиски.
— Нет. Велите им продолжать. Когда исчерпаем наши первоначальные шесть районов, расширим территорию.
На том конце наступила пауза. Мне представилось то, что происходит в глубине его глаз, это жужжание. Через некоторое время он сказал:
— Сделаю, если вы так хотите.
— Хорошо.
Процесс — он был необходим.
В тот день я свой дом не нашел. На следующий тоже. Когда я в тот вечер попал домой, там меня ждали два сообщения — одно от Грега, одно от Мэттью Янгера. Грег хотел, чтобы я ему позвонил. Мэттью Янгер тоже хотел, чтобы я ему позвонил, — секторы, включенные нами в портфель акций, за последнюю неделю поднялись в стоимости на десять процентов, предоставив нам замечательную возможность «срезать верхушку» и диверсифицировать. Их сообщения я слушал, лежа на дииване. Меня измотали вся эти сегодняшние хождения. Я принял ванну, заклеил пластырем мозоль, которая появилась у меня на правой ноге, и пошел спать.
Мне приснился сон, отчетливый, как явь. Во сне улицы и здания двигались мимо меня, подобно пассажирам в тот день, когда я стоял неподвижно перед вокзалом Виктория и просил мелочь у прохожих. Улицы и здания двигались мимо меня на конвейерных лентах, вроде тех, длинных, что везут тебя по аэропортовским коридорам. Этих движущихся лент было несколько, они соединялись между собой: сходились и разветвлялись, перекрещивались, ныряли одна позади другой или одна под другую, словно полосы запутаннной развязки, и провозили мимо меня и вокруг меня дома, тротуары, фонари, светофоры и мосты.
Мой дом был там — ехал где-то посреди этих сложных переплетений. Он попадался мне на глаза, проскальзывая за другое здание и опять уносясь прочь, чтобы появиться заново где-то еще. Ленты походили на пальцы фокусника, тасующие карты — они тасовали город, на лету показывали мне мою карту, мой дом, а после снова прятали ее в колоде. Они подбивали меня крикнуть «Стоп!» ровно в тот момент, когда ее было видно; сумей я это сделать, выиграл бы. Таков был уговор.
«Стоп!» — кричал я. И опять: «Стоп! Стоп!». Но каждый мой выкрик чуть-чуть отклонялся от цели — всего на десятую или даже сотую секунды, но тем не менее отклонялся. Я кричал «стоп» всякий раз, как увижу свой дом, и система конвейеров начинала тормозить, но на это уходило несколько секунд, и к моменту, когда она останавливалась полностью, мой дом снова исчезал с поверхности.
Через некоторое время я закрыл глаза — во сне — и попытался почувствовать, когда он появится. Я почувствовал ритм, в котором все двигалось, схемы, по которым все развивалось, и позволил воображению проскользнуть внутрь. Я чувствовал появление моего дома. Подождав, пока он пройдет мимо дважды, перед самым третьим разом я крикнул:
— Стоп!
Еще крича, я понимал, что на этот раз должно получиться. Конвейеры снова затормозили, и мой дом остановился прямо передо мной. Шагнув вперед, я вошел в него. Мне удалось увидеть все, еще яснее, чем в тот вечер, на новоселье у Дэвида Симпсона; удалось побродить вокруг, наслаждаясь деталями: шкаф консьержки и лестница с затоптанным полом, повторяющийся черно-белый узор на нем, окислившиеся чугунные перила, черный поручень со штырьками. Я увидел дверь пианиста и дверь хозяйки печенки, тот пятачок рядом с ней, куда она ставила мусор, когда я проходил мимо нее, свою собственную квартиру этажом выше: кухню открытой планировки и растения, ванную с растрескавшейся стеной и окно, выходящее
