По дороге домой на моем пути возникает небольшой и непривлекательный бар. Он меня устраивает своим местоположением, а также тем, что миллиардеры вряд ли в него набьются, а посетителей интересует только дешевое пивко и кено[10]. В этой уютной дымной полутьме я провожу больше часа. И к тому времени, когда добираюсь домой, у меня такое ощущение, будто мир в целом меня устраивает, а сам я, может быть, чуточку навеселе. Загонять машину в гараж мне лень, и я пытаюсь войти через парадную дверь, но ключи выскальзывают из руки. Мне приходится встать на колени, чтобы подобрать их, а к тому времени, когда я снова на ногах, входная дверь открывается сама собой.
По ту сторону решетчатой двери — Лео. Он вне себя и совсем багровый.
Я допускаю глупость:
— Что-то ты плоховато выглядишь.
Он на грани взрыва. Я вижу, как жаркая кровь бьет в его напряженное несчастное лицо, и слышу первые слова, вырывающиеся сквозь сжатые губы:
— Где ты… ты… Черт, папа!
— Что-что? — буркаю я. — Что-нибудь не так?
Видимо, все не так. По вместо того, чтобы объяснить, какая катастрофа произошла, Лео спрашивает:
— Ты видел маму?
— Маму?
— Ты хоть помнишь ее? — рявкает он.
Такой тон моего собственного сына меня не устраивает. Но я стараюсь сохранять невозмутимость и расправляю плечи в надежде, что глаза у меня трезвые и ясные. Затем голосом, который, кажется, звучит рассудительно, я спрашиваю его:
— Она еще не вернулась домой?
Мальчик взмахивает руками.
— Да нет!
Я не знаю, что говорить дальше.
Отчаянным прерывистым голосом Лео признается:
— Я надеялся, что она была с тобой.
Я гляжу на часы. Точнее говоря, вперяюсь в циферблат, так как механизм времени вдруг ставит меня в тупик. Потом мне удается высказать предположение:
— Может, она задержалась на работе?
— Нет. Я звонил.
«Ха, — думаю я, — ха!»
Наконец Лео открывает решетчатую дверь, впуская меня в дом.
— Сегодня она должна была прийти пораньше. Мы собрались за покупками. (И это говорит мальчик, который взвивается при одной мысли, что его увидят в магазине с матерью!) Ну, я позвонил к ней на работу, а она уже ушла. Еще в пять.
А сейчас почти восемь. Каким образом вдруг стало так поздно?
Лео кричит на меня:
— Где ты был?
— Совещание затянулось, — лгу я. Неубедительно. Но тут меня взбодряет выброс адреналина в кровь, и я соображаю, где может быть Полина.
— Кому ты звонишь? — спрашивает Лео.
— Тете Бекки.
— Ты думаешь, она у нее?
Нет, не думаю. Однако говорю:
— Не исключено. Уверен, так оно и есть.
— Ну, будем надеяться.
Бекки снимает трубку после первого же гудка, и я спрашиваю напрямик:
— Ты знаешь, где она?
В обычные вечера голос у нее чуть более низкий, чем у Полины. Но сейчас он почти басист и слегка напряжен — не сердитый, как ей хотелось бы, а испуганный. Она спрашивает:
— Росс? — потому что я забыл представиться. Потом всхлипывает и говорит: — Да, я знаю, где она. Так уж получилось.
Я выжидаю секунду, потом спрашиваю:
— У тебя?
Невестка отвечает:
— Была. — Затем, прежде чем мы успеем забыть, кто здесь главный, добавляет: — Да, кстати, они обнаружили затвердение. Но вроде бы его пока еще не поздно удалить.
Я не сразу соображаю, о чем, собственно, разговор. Потом меня охватывает искреннее облегчение, и я говорю:
— Что же, хорошо. Просто замечательно.
— Спасибо. — Бекки хлюпает носом, потом говорит: — Мне не велено говорить тебе, куда она отправилась… Росс? Ты слушаешь?
— Тебе не велено говорить мне. Угу. Это я понял.
— Позвонили. Ей. И она ушла около часа назад.
— И ты не можешь мне сказать, куда она пошла?
— Я обещала.
— Очень мило с твоей стороны. Так скажи, куда?
— Не могу, Росс.
— Тогда вообще о чем речь?
— А о том, — шипит Бекки в трубку, — что ты спросишь себя: «Куда моя жена могла пойти, чтобы это меня довело?» И тогда поймешь, куда. И мы сможем повесить трубки. Тебя устраивает?
Вдоль бульвара особняки побольше. И пошикарнее. И у некоторых соседей Джоэла газоны тянутся словно на мили, пока доберешься до дверей, массивных, будто во дворце. Но нашему Джоэлу присуща эдакая подкупающая простота. Его домик в тридцать комнат — всего-то! — стоит совсем близко к улице и сложен из простого кирпича, а крыша шиферная) заурядная до трущобности. В городе все до единого знают его адрес. Все до единого хотя бы раз проезжали мимо. Если не считать нескольких скрытых камер — никакого намека на настоящее обеспечение безопасности. Прямо-таки верится, что можно свернуть на дугу подъездной дороги Джоэла, позвонить в дверь… а ее откроет сам хозяин дома в любимом заношенном халате и с двухдневной щетиной на лице…
Такая вот иллюзия.
Но нынче вечером даже и этой ложной доступности нет и в помине. В пяти кварталах от дома Джоэла улица перегорожена, и полицейские, свободные от дежурства, останавливают мою машину. Самый дюжий стучит в дверцу, а когда я опускаю стекло, всовывает голову внутрь:
— Сэр! — говорит он с переизбытком почтительности. — Вы проживаете на этой улице, сэр?
Он прекрасно знает, что нет, не проживаю. Я не вписываюсь в этот мирок, и все во мне кричит о том, насколько я чужой. Однако мне удается выговорить с подлинной фамильярностью:
— Джоэл… Я думал повидаться с ним.
Верзила делает глубокий вдох, уже готовясь отослать меня подальше.
Но тут мне приходит в голову сказать:
— Собственно, я ищу свою жену. Ее зовут Полина Келайн. Они с Джоэлом старые друзья, и, конечно, если вы позвоните и спросите, то узнаете, что она там, и… ну… Так вы позвоните?
Он измеряет меня взглядом и отходит.
Я жалею, что не захватил с собой Лео. Он, наверное, к этому времени уже рыдал бы от ужаса, что потеряет мать, и сцена выглядела бы очень убедительно. Но я повторяю и повторяю себе, что вполне достаточно и одного перепуганного.
