Позднее, уже глубокой ночью, Эми достала несколько бутылок с рисовой водкой, и они опорожнили их одну за другой.
Джордж с затуманившейся от водки головой плохо воспринимал происходящее, словно наблюдал его в кривом зеркале. Эми непрерывно и монотонно бормотала что-то, не ожидая ответа. Джорджу показалось, что речь идет о компьютерах.
– Обычно растение кормят корни, – разобрал он, – но здесь растение кормит корни. Именно они растут за счет растения, они высасывают из него все соки. Это развитие наоборот.
Мы же играем роль навоза, компоста, мы даем питательные вещества… Джордж, мы должны обрубить свои корни. Уехать, бросить дом, избавиться от якоря. Все, что происходит с нами, можно считать одновременно и плохим, и хорошим. Плохим, если мы будем цепляться за привычное место в этом больном городе, который скоро переработает наши тела. Хорошим, если эта трагедия сможет породить касту кочевников, которые постоянно в пути… Мы не должны были пускать корни, основывать города, отказываться от кочевой жизни. Мы снова должны стать свободной расой, все время меняющейся, без племен, без кланов… И путь наш – без остановок, разве что только для водопоя или охоты. Вперед, всегда только вперед…
Тон ее голоса становился все более высоким, ее слова звучали все более пламенно, становились пророческими и одновременно смешными. Она заставила Джорджа встать, подтащила его к задней части салона и приподняла брезент в масляных пятнах.
– Это новая ось для автобуса, – объяснила она. – Я раздобыла ее три дня назад. Ты. должен поставить ее на место, а потом сесть за руль. Сейчас же, моих глазах…
Джордж молчал, взволнованный. Растерянная, словно разом лишившаяся всей своей энергии, Эми споткнулась и села верхом на толстый металлический стержень, испачкав ягодицы и бедра темной густой смазкой. Потом они еще выпили. Наконец Эми схватила мобильный телефон и принялась набирать номера из справочника для подземных жилищ.
– Я хочу сообщить всем о нашем отъезде, – задыхаясь, сообщила она.
Но гудки звучали и звучали, никто так и не ответил, если не считать Арна Сивелко, поднявшего трубку, пробормотавшего что-то неразборчивое бесцветным, словно из другого пространства, голосом и тут же бросившего ее.
Они попытались заняться любовью, но выпитое спиртное лишило Джорджа всех его мужских сил.
Тем не менее расстались они только на заре, измотанные, не находившие в себе сил даже для того, чтобы связать несколько слов…
Джордж шагал, подобно лунатику, по пустынным улицам, дрожа от холода. Подняв кусок мела, брошенный детьми возле рисунка для игры в классики, он написал на стене префектуры слово «кочевники» большими кривыми буквами…
Потом он улегся на мокрой скамье в каком-то сквере, и перед его внутренним взором замелькали детали салона автобуса и безостановочно потянулась дорога, дорога, дорога. Странно, но скамья казалась ему мягкой и удивительно уютной. Джорджу было так же хорошо, как у себя дома в постели.
2.
С вечера по ткани множества палаток резко хлестали порывы ветра и барабанили струи дождя. Намокшая коричневая материя проседала между ржавыми шестами; в образовавшихся впадинах скапливалась вода, просачивавшаяся внутрь палаток и заливавшая спальные мешки, лежавшие прямо на земле, так как раскладушек не хватало. Чини свернулась в клубок, натянув шерстяное одеяло на голову и пытаясь найти в этом отвратительно влажном коконе хоть какое-то подобие одиночества.
Внутри палатка походила на помещение походного госпиталя. На продавленных раскладушках неподвижно лежали женщины самого разного возраста, завернувшиеся во влажные простыни и одеяла. Некоторым хватило энергии, чтобы натянуть на себя всю имеющуюся теплую одежду; другие же, кого подняли по тревоге во время сна, успели захватить с собой только то, что подвернулось под руку, и сейчас сильно мерзли. Кое-где виднелись даже совершенно обнаженные девушки, не реагировавшие ни на холодные капли, падавшие с потолка, ни на сквозняки, ни на заходивших в палатку посторонних. Чини привыкла ко всеобщему оцепенению, к отупению, усиливавшемуся благодаря гипнотически ритмичному шуму дождя. Налетавшие временами порывы ветра хлопали, словно мокрым парусом, закрывавшим вход полотнищем, и сидевший возле него дежурный полицейский то и дело поднимал руки, защищая лицо от мокрой оплеухи.
Лагерь беженцев, вначале оборудованный под укрытием песчаных дюн, быстро расползся во все стороны и захватил даже полосу пляжа. Ряды грязно-коричневых палаток теперь тянулись вдоль всего побережья, похожие на унылые шапито печального цирка без музыки и без артистов. Цирка, отрезанного от города тремя рядами колючей проволоки.
Чини решилась выбраться из спального мешка. Стальная пластинка с номером, прикрепленная к запястью с помощью эластичного браслета, негромко звякнула, задев за молнию спальника. 88726-Н. Это был ее номер. Палатка незамужних женщин.
Чини чихнула. Рядом с ней неподвижно лежала девушка лет двадцати, не сводившая широко открытых глаз с потолка. Можно подумать, что перед ней потолок Сикстинской капеллы… Она словно не замечала холодные капли, то и дело падавшие на ее голый живот точно посередине между пупком и темной границей лобка и разлетавшиеся мелкими брызгами. Встав перед ней на колени, Чини схватила холодный сосок двумя пальцами и сильно сдавила. Плоть показалась ей необычно дряблой. Девушка и теперь не шевельнулась. Она тихо и несколько учащенно дышала приоткрытым ртом, но ее глаза ни разу не моргнули. Чини знала, что сейчас только укол чем-нибудь острым в болевую точку способен вывести ее соседку из каталептического состояния. Считалось, что она была больна (этот стыдливый термин – «болезнь» – был предложен журналистами), редко кто осмеливался откровенно назвать ее состояние переработкой. Тем не менее это была единственная причина эпидемии, охватившей чуть ли не половину обитателей лагеря беженцев.
Чини, хотя и избежавшая заражения, хорошо знала симптомы начавшейся переработки: постепенная, но быстрая утрата чувствительности кожных покровов, доходящая до настоящей анестезии, до полной потери ощущения своего тела, когда тебе кажется, что ты превращаешься в бесплотный дух, ничем не связанный с материальным миром. Процесс был необратим; он вызывался проникновением под кожу микроскопических элементов рециклирования. Разумеется, происходило это незаметно для жертвы, когда та достаточно продолжительное время находилась рядом с фукционирующими внешними устройствами компьютера. Если удавалось уловить самое начало «болезни», ее еще можно было остановить. Спасти могла лишь немедленная ампутация пораженного участка мягких тканей, а иногда всей руки или ноги, пока элементы рециклирования не сплели сплошную сеть. Результатом заражения всегда была потеря кожной чувствительности; прежде всего исчезало чувство осязания, сопровождавшееся такими побочными явлениями, как учащенное сердцебиение, кишечные спазмы, судороги, позывы к частому мочеиспусканию. В итоге человек полностью переставал ощущать свое тело, лишаясь при этом способности контролировать сфинктеры.
Это было причиной невероятной вони, господствовавшей во всех палатках…
Чини попыталась завернуть свой спальник в кусок клеенки. Мокрый песок прилипал к коленям и рукам. Она потерла руку о руку, но безрезультатно. Ее губы, потрескавшиеся от соли и ветра, болели так сильно, что иногда она не могла есть. Она направилась к выходу, шагая между спальными местами. Как обычно, полицейский схватил ее за руку, проверяя наличие пластинки с номером. Поскольку она считалась здоровой, он кивком разрешил ей выйти. Проходя мимо полицейского, она не получила обычного шлепка по заднице. Это теперь считалось обычной процедурой, предназначенной для больных, отныне не способных почувствовать любое прикосновение. Иногда по ночам охранники под предлогом обхода проникали в женские палатки. Чини нередко видела сквозь полуопущенные веки, как они наклонялись над постелью одной из больных девушек, и их руки… Впрочем, чем та рисковала? Ее теперь можно было ударить дубинкой, и она даже не проснулась бы…
