иудейской Каббале много говорилось о том, что те или иные числа играют огромную роль в человеческой судьбе. Имя, вроде бы, соответствует числу, которое можно найти, сложив номера букв в алфавите. Число может оказаться хорошим или плохим, и от этого жизнь либо сложится удачно, либо пойдет наперекосяк. И чтобы все было в порядке, нужно выбрать себе такое имя, где сумма чисел-букв оказалась бы благоприятной для данного индивидуума. Эти числовые игры всегда казались мне если не смешными, то недостойными мыслящего человека.
А теперь… Может, в этом есть смысл? Может, древние наши предки, как и во многом другом, достигли каких-то сугубо эмпирических результатов, но физической, генетической их сути знать не могли, двигались по поверхности явления, что-то получалось, что-то нет, а потом и эти крохи накопленных знаний растворились в новых учениях и науках и сейчас воспринимаются или как божественное откровение теми, кто не хочет думать над сутью вещей, или как шарлатанство — теми, кто думать хочет, но истинной природы числовых последовательностей не знает и роли их в жизни человека не представляет совершенно…
Об этом надо будет поговорить с Евгенией Ниловной завтра… уже сегодня… и надо все-таки лечь наконец спать, а то голова с утра будет тяжелой, вставать не захочется, день будет потерян, а мне этого вовсе не хотелось.
Когда я поздно ложусь, сон долго не приходит — это давно проверенное правило. Я лежал, закрыв глаза, и вместо того, чтобы считать слонов или верблюдов, прислушивался к себе, пытаясь действительно распознать, тикает ли где-то в каких-то молекулах ДНК невидимый глазу счетчик, отмечающий принятые мной решения. Вот я подумал: повернуться на правый бок или остаться лежать на спине — такой выбор тоже считается принятием решения? А может, счетчик подобную мелочь не отмечает? Об этом тоже надо будет спросить Буданову при встрече.
И главное, о чем ее нужно будет спросить: почему все-таки она не была со мной откровенна? Почему солгала?
Заснул я под утро, в который раз повторив про себя, будто слонов считал: выделила она этот ген- счетчик, выделила, как бы ни старалась уверить меня в обратном.
Но зачем ей потребовалось вводить меня в заблуждение?…
Я отправился пройтись мимо окон Веденеева. Но окна были закрыты шторами, дверь (я подергал) заперта, и я пошел гулять дальше, купил в магазине кое-каких продуктов, прошел половину пути до станции и вернулся обратно, оказавшись почему-то на улице, где жила Ася со своей мамой. То есть не «почему-то», конечно — подсознательно мне хотелось увидеть не столько девочку, сколько ее мать, не по какой-то ясной причине, а просто глянуть на это красивое лицо, каких давно не видел — не та сейчас мода на лица, и кустодиевские купчихи не часто ходят по нашим улицам.
Маму, однако, я не увидел, но, свернув за угол, лицом к лицу столкнулся с Асей и от неожиданности отпрянул. Девушка не обратила на меня никакого внимания, шла медленно, погруженная в себя, что-то шептала довольно громко, и я бы мог, вероятно, расслышать — что именно, если бы пошел за ней, но этого я, конечно, не сделал, только постоял, глядя ей вслед. Странно она шла, словно пританцовывая. Может, не шептала, а напевала какую-то мелодию, под которую и двигалась, будто в танце?
Интересно, а ее-то счетчик как работает и работает ли вообще? Ася ведь тоже принимает решения: пойти туда, поднять то или это, съесть пончик или яблоко… Элементарный выбор, ничего трудного. Что для нее сгущения простых чисел, если каждый день ее жизни почти ничем не отличается от другого?
Но почему-то в тот день она отправилась на пруд и пошла по льду… Это решение было для нее осознанным или таким же инстинктивным, как большая часть прочих?
Что я вообще знал о том, как работает сознание таких людей? Может, только внешнему, непонимающему взгляду мысли Аси представляются заторможенными, поступки — рефлекторными, а решения — простенькими, как дважды два? Что понимают психологи и психиатры…
Я сам оборвал эту мысль на середине — если у психиатров и есть определенные соображения, то у меня никаких не было и быть не могло, я не специалист и фантазировать не имею права. Что сам я говорил о дилетантах, предлагавших мне свои гениальные соображения по устройству Вселенной? Вот так-то.
По пути домой я еще раз прошел мимо опорного пункта, в окне по-прежнему было темно. Пошел наконец снег: сначала с хмурого неба падали отдельные мелкие снежинки, таявшие на носу, а когда я свернул к себе на Балтийскую, новый снег уже лежал тоненьким, но вполне различимым слоем.
Дома было холодно (уходя, я открыл все форточки, чтобы проветрить помещение), мне пришлось включить еще и электрокамин, и только когда стало теплее, я снял куртку, но остался в толстом свитере, думая о том, считать ли это решение достаточно важным, чтобы его отметил мой личный генетический счетчик. Никаких числовых сгущений, по-моему, в этот день на мою долю не пришлось — до вечера я просидел у компьютера, переходя от одного сайта к другому, это был совершенно не обязательный, я бы даже сказал, случайный выбор объектов, я сам не знаю, что искал, ничего конкретного, просто хотелось знать, как генетики производят операцию, которую называют секвенированием, как выделяют тот или иной ген среди великого множества подобных молекулярных структур. Тексты были чаще всего на английском, в специальной терминологии я не разбирался, даже русские статьи оставались для меня по большей части за семью печатями, вспомнилась знаменитая фраза Шрёдингера из книги «Жизнь с точки зрения физики»; когда я учился в университете, слова великого физика приводились в любой популярной статье, как пример непонятного языка, на котором говорили биологи: «Рецессивная аллель влияет на фенотип, только когда генотип гомозиготен». Жуть. Я мог бы написать десяток фраз из области космологии или релятивистской астрофизики, столь же непонятных читателям глянцевых журналов. Ну и что?
А то, подумал я, что в биологии Парицкий вряд ли был компетентнее меня. Хорошо, не нужно быть таким категоричным. Конечно, он специально интересовался, но вряд ли тратил на изучение биологии достаточно много времени — чего-то нахватался, безусловно, но теория простых чисел оставалась для него главным делом жизни, не стал бы он отвлекаться на посторонние предметы. Или стал бы? Мы не говорили с Олегом Николаевичем о генетике, селекции, секвенировании или о чем-то подобном. Но если он был математическим гением, а гении, говорят… нет, это о талантливых людях говорят, что они талантливы во всем, а вот гении… Гений, скорее, подобен космическому кораблю, летящему с субсветовой скоростью к единственной и практически недостижимой цели, которая к тому же не видна остальному «прогрессивному человечеству». Ракета мчится так быстро, что окружающее сливается для пилота в однообразный фон, рассматривать который нет времени…
Одно я все-таки понял. Точнее, сам себя убедил в том, что еще вчера пришло мне в голову и застряло, будто осколок снаряда. Будановой удалось выделить этот пресловутый ген-счетчик. Не знаю как. Она работала в большом коллективе. Это эксперимент, а не теория. Она не могла скрывать свои исследования, в отличие от Парицкого. Но нигде никогда ни в одном научном издании по генетике (я поискал во всех, какие знал, поисковых системах) не был упомянут ген-счетчик принятых человеком сознательных решений. Как же тогда…
Думать об этом не имело смысла, тем более, что имелся еще один вопрос, который я хотел задать Евгении Ниловне. Без ответа на этот второй вопрос я не мог прийти к окончательному выводу. Если бы не пошел снег, я бы еще мог рассчитывать… Я отправился бы к пруду… Нет, все равно ничего путного из этого не вышло бы: ни в генетике я не специалист, ни тем более в практической криминалистике. И не стоило ломать над этим голову.
— Я весь день думала над вашими словами, Петр Романович, — сказала Евгения Ниловна, когда я сел на старый, времен то ли коллективизации, то ли освоения целины, диван, пружины которого так скрипели, будто это был их последний миг — сейчас они лопнут, и острые концы вонзятся… Я бы пересел на стул, но Буданова опустилась на диван рядом со мной, и мне стало неудобно демонстрировать свои нелепые страхи.
— Я думала, обижаться мне на ваши слова или… — она сделала паузу, предполагая, видимо, что я скажу нечто вроде «да я ничего в виду не имел, на что же обижаться?».
Я, однако, молчал, думая больше о том, как разместиться, чтобы сидеть не на пружине, а где-нибудь в промежутке.
— И решила, что, возможно, вы правы, — продолжала Буданова. — Не знаю, что по этому поводу сказал бы Олег, и уже не спросишь… А вы все равно додумаетесь сами, только времени больше уйдет, я
