– Начальник! – нетвердо, откуда-то издалека сказал голос Сказкина. – Поздравь, начальник! Обмыл я отход! За двоих обмыл! Пруха нам будет!
– Ты еще на ногах? – спросил я.
– На ногах, – нетвердо сообщил Сказкин и уточнил: – Но опираюсь на посох.
– А где именно ты опираешься на посох? Где тебя можно найти и лично поздравить с обмывкой?
– Не знаю, начальник. Потому и звоню, что не знаю.
– Но где-то же ты стоишь! – повысил я голос.
– Это так, – согласился Сказкин. – Кажется, я стою в будке.
– В собачьей? В сторожевой? Или все-таки в телефонной? Какая она, эта будка? Определи.
– Она… – задумался Сказкин. Но определил: – Вертикальная!
– Они все вертикальные! Не торопись, Серп Иванович. Сам знаешь: смотреть мало, надо видеть! – это я льстил Сказкину. – Главное в таких ситуациях это точно определиться. Что там вокруг тебя?
– Стекло и металл! – с гордостью сообщил Сказкин. – Стекло и металл! Правда, стекло битое.
– Ты мне скажи, Серп Иванович, что там находится рядом с твоей будкой, тогда я смогу тебя разыскать. Дай примету, пусть одну, но точную.
– Есть примета! – радостно заорал Сказкин. – Есть!
– Тогда говори!
– Воробей! Воробей на ветке сидит!
– Ну, ну! – поощрил я Сказкина. – Это куст или дерево? Если дерево, то какое?
– Да махусенький воробей! – растроганно кричал Серп Иванович. – Друг природы! Совсем махусенький, его и понять трудно! Но сидит, это точно. И клюв у него как шильце!
– Ты мне еще укажи длину его коготков! – взорвался я.
И правда, услышал:
– Да совсем махусенькие!
«Как ни бесчисленны существа, заселяющие Вселенную, – вспомнил я слова древней книги, – все равно следует учиться их понимать. Как ни бесчисленны наши желания, все равно следует учиться управлять ими. Как ни необъятна работа, связанная с самоусовершенствованием, все равно надо учиться не отступать ни в чем. И какой бы странной ни казалась нам абсолютная истина, все равно следует не пугаться ее!»
Я лежал в пещере, выточенной временем и водой в шлаковой прослойке между двумя древними лавовыми языками, и мне снилось: Серп Иванович варит рисовую кашу. Рис он выменял у Агафона на мои казенные сапоги и спальник. Развариваясь, рис медлительно течет в океан. Край рисового потока злобно надкусывает Краббен и приглядывается к Сказкину. Тогда, пугаясь, Сказкин начинает удирать от Краббена по вязкому краю рисового потока, и я мстительно ору: «Поддай, Сказкин! Шайбу!»
Кто сказал, что Серп не молод?
«Молод, молод…» – шептал я, просыпаясь.
И глядел вниз.
Может, стоит рискнуть? Может, Краббен спит? Может, он давно ушел в нейтральные, а то и в чужие воды? Я бы мог спрыгнуть на пляж, добраться до фала и в одно мгновение вознестись на недосягаемый для Краббена гребень кальдеры.
А если он не спит, если он затаился? Если вон та глыба в тени – вовсе не глыба? Если Краббен терпеливо ждет именно такого моего решения, устроившись среди подводных камней?
Малоприятные, пугающие мысли теснились в моей голове, но вот странно – даже пугаясь, я мысленно видел кое-что приятное.
Например музей.
Огромный музей современной природы.
Огромный просторный зал, целиком отведенный всего для одного, зато исключительного экспоната.
Табличка над экспонатом.
«Краббен тихоокеанский.
Единственный известный в наше время вид.
Открыт и отловлен в водах кальдеры Львиная Пасть начальником Пятого Курильского отряда младшим научным сотрудником геологом Т.И.Лужиным и полевым рабочим С.И.Сказкиным».
«Ну да, Сказкиным! – возмутился я. – Трус проклятый!»
И, подумав, перед именем Лужина поставил достаточно высокую научную степень, а имя Сказкина вообще стер.
«Казенный фал и левая гречка, я объясню тебе разницу!»
Очень хотелось есть.
«Конец двадцатого века, – не без удивления подумал я, – а человек, Венец творения, ларь природы, заблокирован в сырой пещере черт знает откуда взявшейся гнусной тварью!»
«Ладно, скоро утро, – утешал я себя. – Рискну. Не может быть, чтобы я не обогнал этого громилу Краббена! Мне же бежать по берегу. А там ухвачусь за фал».
Но даже понятие риска было теперь связано в моем сознании с именем Сказкина.
«Ух, риск! – явственно слышал я довольное уханье Серпа Ивановича. – Люблю риск! Я рисковый!»
Причудливо смешались в моей памяти детали одного из бесконечных рассказов Сказкина о его веселой и рисковой натуре. Израсходованные на бормотуху деньги, оборванные линии электропередачи, заснеженный, завьюженный сахалинский городок Чехов, где в темной баньке сейсмолог Гена Веселое и его помощник Серп Иванович Сказкин поставили осциллограф.
«Буря смешала землю с небом…»
Вьюга крутила уже неделю.
Два раза в день на осциллографе надо было менять ленту, все остальное время уходило на раздумья – где поесть? Столовые в городе давно не работали (из-за вьюги), да Сказкин с Веселовым и не могли явиться в столовую: они давно и везде крупно задолжали, потому что командировочных, все из-за той же вьюги, не получали уже пятнадцать дней.
Пурга…
Кочегар дядя Гоша, хозяин квартиры и баньки, снятой Веселовым и Сказкиным, как правило, возвращался поздно и навеселе. Будучи холостяком, дядя Гоша все свое свободное время проводил среди таких же простых, как он сам, ребят, по его собственному выражению – за ломберным столиком.
Возвращаясь, дядя Гоша приносил банку консервированной сайры.
Он долго возился над банкой, но все же вскрывал ее и ставил перед псом, жившим у него под кличкой Индус. Сказкину и Веселову дядя Гоша говорил так: «Псам, как шпионам, фосфор необходим. И заметьте, я хоть и беру консервы на рыбокомбинате, но именно беру, а не похищаю! Другой бы попер с комбината красную рыбу, а я сайру беру, всего одну баночку, для Индуса. Сайру бланшированную, но нестандартную. Она все равно в брак идет».
И Сказкин, и Веселое, оба они жаждали нестандартной сайры, даже той, что все равно идет в брак, но дядя Гоша, будучи навеселе, их терзаний не замечал. Скажи ему, он не поверил бы – голодать в наше время!
Дядя Гоша терпеливо ждал, когда пес оближет банку, и после этого сразу гасил свечу.
«Зачем потолок коптить! Потолок не рыба!»
Все ложились.
Сказкин пару раз проверял: не осталось ли чего в баночке у Индуса?
Нет, пес справлялся.
А на робкие намеки, что псу фосфора не хватает, что надо бы для Индуса прихватывать с рыбокомбината не одну, а две баночки, дядя Гоша гордо пояснял: «Одна баночка – это одна, а две баночки – это уже много! Разницу надо знать!»
Он думал и добавлял: «Совесть у человека должна быть светлая и чистая. Как мой дом».
Дом у дяди Гоши действительно всегда был светел и чист.
Сказкин и Веселое, существа, как известно, белковые, слабели на глазах. Индус стал относиться к ним без уважения. У Веселова он отнял и унес в пургу рукавицы. Сказкин из опасений, что не сможет отбиться от пса, свои рукавицы пришил намертво к рукавам. В холода без рукавиц не поработаешь.
В горисполком Веселое и Сказкин не заглядывали: они уже выбрали под расписку все, что им могли
