Да нет, похоже, ласты…
А вот горбов, о которых говорил Сказкин, я не увидел, хотя средняя часть чудовища казалась непомерно вздутой…
Впрочем, сивуча сожрал, тут вздуешься!.. Хотя бы шевельнулся… Хотя бы шевельнулся чуть-чуть!.. В движении жизнь понятней…
– Сдох! – твердо объявил Сказкин. – Нельзя питаться то говядиной, то сивучом!
– Это почему? – спросил я, оценивая высоту каменных стен, почти вертикально падающих в кальдеру.
– Это потому, что земное – земным! – вздорным голосом ответил Сказкин.
– Ты же лопаешь морское. И ничего.
– Ну, я, – презрительно и высокомерно хмыкнул Сказкин. – Ты с кем это сравниваешь меня, начальник? Я – человек!
– Сейчас проверим.
– То, что я человек? – возмутился Сказкин. – Ты этого так не видишь?
– Да нет, я о змее. Сейчас пойдем по гребню вон туда, до мыса Кабара. Там обрыв метров пятнадцать, не больше. Где фал?
Услышав про фал, Серп Иванович вздохнул и отошел в сторону.
– Я не пожарник, – на вопрос он явно не хотел отвечать. – Я не давал подписку лазать по обрывам на веревке.
– Ладно, – сдался я. – Заставлять не буду. Полезу один.
– А обратно?
Я молча вскинул рюкзак на плечи.
– Да дохлый он, этот змей! – канючил, шагая за мною, Сказкин. – Ну и спустишься, толку? Чего ты с дохлого поимеешь? За такого даже Агафон полчашки сухофруктов не даст, а ты еще дурную болезнь схлопочешь!
Утихомирился Сказкин только на мысе Кабара.
Мыс обрывался в кальдеру почти отвесно, но высота его, действительно, не превышала здесь пятнадцати метров. Прямо перед нами, за нешироким темным проливом торчал Камень-Лев. Длинная скала, вблизи совершенно потерявшая сходство с царем зверей, сильно мешала видимости.
– Отойди вон туда, – попросил я Сказкина. – Оттуда видно. Взгляни, что там делает этот твой гад.
– Да ну его! – уперся Серп. – Что ему делать? Спит!
Фал, захлестнутый за сухой, но мощный, как якорь, корень давно умершей пинии, полетел вниз. Я удивился: обрыв не превышал пятнадцати метров, в отделе снабжения я получил двадцатиметровый коней фала, но здесь почему-то фал завис в метре от берега.
– Не может быть, – удивился я.
– Всякое бывает, – подбодрил меня Сказкин.
Его вдруг сильно увлекли вопящие над кальдерой чайки. Он даже отошел от меня в сторону.
– Он что, усох, этот фал?
– Жара, начальник.
– Отрезал кусок? – я ухватил Серпа Ивановича за покатое плечо. – Агафону отдал? За сухофрукты?
– Какие сухофрукты, начальник? Гречку кто ел?
– Гречку, черт тебя возьми! – шипел я, как змей. – Я тебе покажу гречку!
– Не для себя, начальник! Аля нас с тобой!
– Ладно, организм, – отпустил я, наконец, Сказкина. – В лагере разберемся.
И, проверив фал на прочность, погрозил Сказкину кулаком:
– Не вздумай смыться, как тот медведь! Если бросишь меня в кальдере, разыщу и на том свете!
Не будь узлов, предусмотрительно навязанных мною на каждом метре фала, я сжег бы себе ладони. Но фал пружинил и держал. Перед глазами маячила, закрывая весь мир, мрачная базальтовая стена, вдруг ослепительно вспыхивали вкрапленные в коренную породу кристаллики плагиоклазов, а далеко вверху, над каменным козырьком обрыва, укоризненно покачивалась голова Сказкина в кепке, закрывающей полнеба.
– А говорил, к пяти вернемся! – крикнул Сказкин, когда я завис над берегом.
– И есть хочется! – укорил он меня, когда я уже нащупал под ногой какой-то валун-опору.
– Полундра! – отчаянно завопил он, когда я уже коснулся тверди.
Оступившись, я выпустил из рук фал, и меня шумно поволокло, понесло вниз по осыпи, лицом к водам кальдеры.
И я увидел!
Из пронзительных вод, стоявших низко, как в неполном стакане, из их призрачных студенистых пластов, искривленных преломлением, прямо на меня восходило нечто чудовищное, грозное, одновременно бледное, как студень, и жирно отсвечивающее, как нефть или антрацит.
Ухватиться за фал я просто не успевал.
Да и успей я за него ухватиться, это было бы бесполезно – чудовищно зубастая пасть, посаженная на гибкую змеиную шею, запросто бы сняла меня даже с трехметровой высоты!
Я вскрикнул и бросился бежать по берегу, огибая кальдеру, при этом замечая почему-то, что и камни, и вода одинаково золотисты, одинаково светлы от невысокого уже солнца.
Тетрадь третья.
Я назвал его Краббен
Островок Камень-Лев высотой 162, 4 м находится в 1 миле к северу от мыса Кабара. Издали он напоминает фигуру лежащего льва. Берега островка очень крутые. На южной оконечности островка имеется остроконечная скала. В проходе между островком Камень-Лев и мысом Кабара лежит группа скал, простирающаяся от островка к мысу на 6 кбт. Самая высокая из скал приметна белой вершиной. В проходе между этой скалой и мысом Кабара глубина достигает 2, 7 м.
Успех не доказывают.
Успех – он всегда успех.
Походил ли я на человека, которому здорово повезло, на прушника, как сказал бы Сказкин, не знаю, но мысль, что мы с Серпом Ивановичем воочию увидели легендарного Морского Змея, обдавала мое сердце торжественным холодком.
Великий Морской Змей, воспетый моряками, авантюристами, поэтами, путешественниками!
Его называли Краббеном.
Его называли Горвеном.
В некоторых морях он был известен как Анкетроль.
Его наделяли, и весьма щедро, пилообразным спинным гребнем – чтобы легче дробить шпангоуты кораблей, мощным хвостом – чтобы такой хвост мог одним ударом перешибить самую толстую мачту, огромной пастью – чтобы в такую пасть мог запросто войти самый тучный кок любого линейного корабля, наконец, злобным гипнотическим взглядом – чтобы такой взгляд низводил к ничтожеству волю самого мужественного экипажа!
С океана на океан, обгоняя международную морзянку возбужденных маркони, несутся слухи о Краббене. «Круг зубов его – ужас, – написано о нем в „Книге Иова“. – Крепкие чешуи его – великолепие. Они скреплены как бы твердой печатью, одна к другой прилегают так плотно, что и воздух не проходит меж ними». Сегодня он в пене и брызгах восстает, как Левиафан, из пучин Тихого, завтра его горбы распугивают акул в Атлантике. Однако далеко не каждому человеку удается увидеть Краббена, далеко не каждому является он на глаза. Фавориты Краббена – это, как правило, священники, рыбаки, морские офицеры всех рангов, ну, иногда случайные пассажиры. Задавать им вопрос, верят ли они в существование такого необычного существа, – это все равно что спрашивать, верят ли они в существование трески или угря. Только никогда почему-то Морской Змей не всплывает под взглядами атеистов или океанографов.
Он страшен, он мстителен – Морской Змей!
