что зоны Порядка начинаются только вблизи Языков.
На Алди обращали внимание.
Искалеченный, а выше многих. Сутулится, но скорее от неправильно сросшихся переломов. Лицо безобразно обожжено, как страшной татуировкой разрисовано рубцами и шрамами. Гнев не искажает его, серая кожа на висках морщится. На Территориях стараются не мешать друг другу, но к Алди тянулись. Когда он отдыхал, спутники садились поближе, ждали, когда поднимет голову. Первыми разговор не начинали, но молчание Алди тоже не считалось обязательным. Услышав, что до Языка уже недалеко – не более семисот миль по прямой, он мог с надеждой кивнуть. Узнав, что на самом деле со вчерашнего дня расстояние до Языков увеличилось почти на сотню миль, мог разочарованно покачать головой. Восемьсот миль по палящему зною, среди песков, в которых давным-давно пересохли все неглубокие колодцы, а ночью температура падает до минус пяти, а драная одежда не греет, а дров нет, а оба проводника умерли (зато у вдовы Эрреш появился младенец), – почему не покачать головой?
Один погиб, другой появился.
Так везде говорят на Территориях.
Военная машина
Такое мог утверждать только больной человек. Герой Территорий погиб еще несколько лет назад где-то на юге, об этом все знают, а люди Есен-Гу не летают на старых
Алди жалели. Голый черный хрящ обгоревшего уха вызывал симпатию.
Если Алди не спал, к костру присаживались. Одни боялись, что без внимания Алди сбежит, другие боялись, что без внимания он заболеет. Со вниманием слушали про слепящий жар, про трещащий белый огонь, от которого кипела земля, сваривались заживо деревья. Понимали, что человек может ползти, не чувствуя рук и ног, такое случается, но кожа на таком человеке в один миг обгорает, лопается, слезает клочьями. Никак нельзя выжить, а Алди выжил. Утверждает, что выполз к слизням. Такие живут в болотах и на берегах плоских солоноватых озер. Они плоские и величиной с ладонь, и если ползут по обожженному телу, боль уходит. Главное, чтобы тело замокло, чтобы оно обильно сочилось гноем, лимфой, кровью. Это здорового человека слизни могут обжечь едкой кислотой, прожигают дыру в панцире двухсотлетней черепахи, пережившей не один кислотный дождь, но с умирающих всегда течет, а слизни любят возиться в сукровице и гное.
2
На обожженного наткнулись люди Болот. Озерцо, на берегу которого валялся Алди, стояло в низких берегах, казалось мелким. Слизни уже обработали сожженную кожу, неизвестный мог даже подниматься. Было ясно, что хромота останется при нем навсегда, но ожоги зарубцевалась. Неизвестный ничего не мог объяснить, только все время хотел есть и не приносил никакой пользы. Тогда его продали Носильщикам воды, подрабатывающим на восточном краю пустыни.
«Почему голый? – дивились Носильщики. – Плохо работает?»
«Да нет. Совсем не работает».
«Тогда зачем такой?»
«Часто говорит про культуру».
«Про культуру? – дивились Носильщики. – Это то, что растет в чашках Петри?»
«Наверное».
«А может он носить воду?»
«Если его обильно кормить».
«А кто он? Откуда? Куда идет? – Носильщиков всегда отличало глубокое любопытство. – Если говорит про культуру, будет ли отвечать на другие вопросы?»
«Дети вырастут – разберутся».
Первые пять вечеров Носильщики обильно кормили Алди.
Они сажали его у костра, давали подсушенные корни, и такие, что можно грызть, не обмывая в огне. Перебирали траву, высушенную на ветре или в избе на самом лехком духу, чтобы не зарумянилась. Фильтровали воду, кипятили, калили камни. Убитых сурков вспарывали, удаляли ядовитую печень, омертвелые обрывки. Отжимали водоросли, чистили, выдирали. Задавали много вопросов.
«Почему звезды падают с небес?»
«Почему сухой песок поскрипывает под ногами?»
«Почему вода, если ее много, не уходит вся сквозь землю, а подолгу стоит плоскими озерами, течет, как река?»
Последний вопрос вызывал бешеный интерес.
Прольешь чашку, вода мгновенно впитается в землю. Прольешь две – тоже впитается. Прольешь много-много чашек, и это все тоже впитается. А огромное озеро стоит посреди песков и ничего с ним не происходит. Можно тыкать палкой, везде под водой песок, без обмана.
Вот почему вода не впитывается?
Алди молчал, но иногда поворачивал голову с черным хрящом обгоревшего уха.
Не знаешь, закрой лицо широким рукавом. Не можешь объяснить, не поднимай мутных глаз, закрой их рукавом. А этот Алди глупый – и взгляд поднимал, и рукавом не закрывал лицо.
«Почему человек не горит?» – спрашивал Гатт, Носильщик.
«Как это не горит? – дружно вскрикивали другие. Прикрыв лица широкими рукавами, указывали на Алди. – На ухо смотри, как хорошо горит!»
«Все равно осталось больше, чем сгорело!»
Бородатые Носильщики смеялись. И женщины в черных платках, низко опущенных на узкие глаза, тоже смеялись.
«Можно ли родить от такого человека, как Алди?»
Этого никто не знал, женщины смущенно прикрывали лица рукавами.
«А в Экополисе не так. Женщины Экополиса могут рожать даже от зверя».
Пламя костра начинало метаться. «Какой зверь? Где водится?»
Все смотрели на Алди. Потом поясняли глупому: «В Экополисе ученые давно добились странного. Совмещают зверя и женщину. Спускают Языки на Территории, а самое вкусное оставляют себе». И делились наблюдениями: «Если человека из Экополиса сильно обжечь и повалять в холодном гнилом болоте, и чтобы слизни по нему ползали, и чтобы грязная вода попала в желудок, он не выживет. То, что у них называют здоровьем, только видимость».
«Дети вырастут – разберутся».
Алди тоже поднимал мутные глаза: «Мир велик».
Это казалось странным. Носильщики оглядывались, но ничего такого не видели. Пески, редкие колючие кустики. Никому нельзя верить, особенно человеку с черным хрящом вместо уха. Мир не столь уж велик: тянется до линии совсем близкого горизонта. А что там дальше, того не видно.
«В мире многое происходит».
И это казалось странным. Носильщики непременно придвигались к Алди.
«Разве вы этого не чувствуете?» – спрашивал он.
Колебались.
Если, правда, сильно прислушаться, то что-то такое чувствовали.
«Идрис, это ты опять отравил воздух?»
«Нет, я ничего такого не делал».
«А почему в шатре опять передохли все кошки?»
«Не знаю. Может, мор».
Но, поговорив так, Носильщики опять переставали чувствовать, что в мире что-то происходит. А Гатт
