Профессор не располагал к себе. Он был пожилых лет, но моложав, высок, педантично выбрит, халат на нем слепил стерильной чистотой, и Андрей обратил внимание на его патрицианское очень сухое лицо, прическу коротких седых волос, на его безмятежно надменные глаза без искорки сомнения.
— Итак, я вас слушаю, господа, — произнес он гибким голосом и, не привыкший стеснять себя, заложил ногу за ногу, охватил колено, на мгновение придержал ничего не выражающий взгляд на лице Андрея, затем одними веками улыбнулся Спирину:
— Итак…
«Куда это привез Спирин? Не врач, а бамбуковая тросточка…» — подумал Андрей с раздражением на самого себя, поверившего медицинским связям всеведущего Спирина, и на это безмятежное наркологическое светило, которое, по словам Спирина, за консультацию берет пятьсот тысяч. Отблески этих гонораров были видны и в кабинете клиники, расположенной в безупречно отремонтированном особняке русского ампира. Толстый ковер, светлые панели, размыто посиневшие от ранних сумерек, овальный письменный стол, компьютер за стеклянной ширмой, телефоны, мраморные статуэтки на полках, прекрасные копии голландцев на стенах и вишневый шар современного торшера над журнальным столиком меж лимонных кресел придавали кабинету эклектический аристократизм.
— Я хотел бы узнать, доктор, — начал Андрей, но Спирин, деловито располагаясь в кресле, предупредительно коснулся его колена, заговорил доверительно:
— Ростислав Георгиевич, мы хотели бы знать точно и ясно — что с больной? Насколько серьезно? И что вы посоветуете?
У профессора были белые руки, поражающие воображение длинными музыкальными пальцами, тщательно отполированными ногтями. И пальцы по-особому жестко и крепко держали американскую сигарету, словно не сигарету, а шприц, когда в приемном покое он делал Тане успокоительный укол валиума.
— Таким образом, уважаемые господа, — заговорил Бальмонт-Суханов, ни выражением лица, ни голосом не разрушая форму официальности. — Во-первых, напомню: всех принуждающих и приучающих нашу невежественную и наивную молодежь к наркотикам привлекают по закону к суду. Но первое введение наркотика было сделано пострадавшей по ее согласию, как мне стало известно. Это вам следует знать и сделать выводы.
— И что ж, доктор? Что вы посоветуете? — поторопил Андрей.
— Не отношу себя к казенным оптимистам, — продолжал Бальмонт-Суханов. — Если бы речь шла о сравнительно несильном наркотике — гашише или марихуане, положение больной выглядело бы несколько иначе. Больной вводили сильный наркотик — героин. И организм в определенной степени уже зависим. Яд в организме требует яда. И это весьма серьезно.
— Тогда скажите, профессор, по-мужски: есть ли радикальное средство? Очень прошу ответить откровенно, — потребовал нетерпеливо Андрей. — Есть ли какие-нибудь лекарства у нас или за границей?
Бальмонт-Суханов снисходительно посмотрел на неприкуренную сигарету, зажатую в пальцах, потом затяжным взглядом на Андрея и заговорил тоном человека, который верен неопровержимому опыту профессии, а не чувству:
— Не пугайтесь, молодой человек, но, как известно, каждый наркоман без пяти минут остывший труп. Такова уж природа болезни. Добавлю: каждый наркоман — заживо гниющая человеческая особь. И тем не менее — есть одно действенное средство: длительное лечение. Правда, и оно не спасительно для всех. Электрошок, употребляемый на Западе, лишь временно отбивает влечение к наркотику. В своей клинике я не применяю его. От его воздействия больные теряют сознание, утрачивают чувства. Грубо говоря — дуреют. Я придерживаюсь другого метода: психика, внушение…
— Понятно, Ростислав Георгиевич, — солидно вступил в разговор Спирин. — Ну а лекарство? Которое помочь могло бы быстро! Ну как антибиотик какой-нибудь!..
— Радикальных и форсирующих средств нет. Гемосорбция, то есть несколько сеансов переливания крови, кардинально положения не изменит. Капельница — лишь начало. Я повторяю: только длительное комплексное лечение.
— Что значит «длительное лечение», доктор? — спросил Андрей. — Какой же это срок?
— Скажем, полгода, год.
— Полгода? Год? — не поверил Андрей. — Это не похоже на шутку, профессор, простите?
— Нисколько. Все будет зависеть от желания больной перебороть себя. Шутки, полагаю, здесь неуместны. Самое мучительное для больного — «ломка». Когда отравленный организм требует очередную дозу наркотика. Это ощущение самой зверской пытки — тупой стамеской ампутируют все конечности, бред, судороги, челюсть заворачивается за плечо, а зрачки под затылок, зубы невозможно раздвинуть даже ручкой от скальпеля. Вы это представляете, господа? Каждая клетка тела звенит от боли.
— И неужели нет никаких лекарств? — выговорил Андрей, охваченный нервным ознобом от профессионального объяснения Бальмонта-Суханова. — Ведь даже от СПИДа что-то есть!..
Бальмонт-Суханов бросил в пепельницу неприкуренную сигарету, сказал со скупой надеждой:
— Повторяю: труднейшая проблема современной медицины — лечение наркоманов. Но… молодой человек, полагаю, вам известно, что оптимизм — не что иное, как воля. Подчеркиваю: выздоровление больной будет зависеть от усилий ее воли. От нее самой. И в этом мое дело ей помочь. Научить новому отношению к действительности.
— И других лекарств нет? Я вас правильно понял, доктор? — допытывался Андрей, почему-то полностью не доверяя этому знаменитому наркологу, моложавому профессору, как бы чистоплотно отшлифованному, заметному скрупулезной выбритостью сухих щек и гигиенической аккуратностью бледных ногтей.
— Вы поняли меня почти правильно. Почти, — подчеркнул Бальмонт-Суханов. — На всякую болезнь есть лекарство. Но…
Он заторможенно взглянул на опрятные ногти, додумывая фразу, и Спирин, видимо, на правах знакомого позволил себе вольно закончить его мысль:
— Проклятое «но» — всегда колючая проволока, которая обдирает морду! Сто извинений за неделикатное просторечие, Ростислав Георгиевич, так и подмывает возгаркнуть правду: ваше «но» — означает «нет»! Очень огорчительно, профессор! Стало быть, в медицине — темная ночь, только ветер свистит по степи.
Пятнистый румянец проступил на аскетических выбритых щеках Бальмонта-Суханова.
— Мое «но», Тимур Михайлович, заключалось некоторым образом в другом, — поправил он Спирина. — Препараты есть, но они заграничные. И вне пределов России. Их цена в долларах гомерическая. Я говорю о новых препаратах, изготовленных в США в одном из исследовательских институтов, как мне известно от моих американских коллег. К вашему сведению, количество наркоманов с каждым годом катастрофически увеличивается в мире. Их миллионы и миллионы, к несчастью.
— Я о лекарствах… И препараты можно купить за эту гомерическую цену? — спросил благодушно Спирин и, сейчас же, не сомневаясь, ответил сам себе: — Наверняка можно, Ростислав Георгиевич…
— В моей клинике их сегодня нет. Но, разумеется, в наше время рынка закупить возможно любой иностранный препарат. В частности, метадон. Это более мягкий заменитель героина. На него пересаживают наркомана на несколько месяцев. Он помогает преодолеть болевой барьер при «ломке», помогает вынырнуть как утопающему на поверхность, глотнуть свежего воздуха и ухватиться за соломинку, чтобы вернуться к жизни. Есть и другой препарат — бупренорфин, противоядие, обезболивающее процесс «ломки». Эти препараты дают не гарантию, но шанс.
— И любопытно — какова приблизительно цена новым препаратам? — с тем же благодушием спросил Спирин.
— Цена, как я сказал, высокая. Здесь, надо полагать, не сотни, а тысячи долларов. Препараты, повторяю, не дают стопроцентной гарантии.
— М-да, — произнес Спирин. — Грабеж напропалую. Весьма, весьма… Крепко и трезво надо думать. Верно, Андрей? Богоугодное дело, но опять зубастое «но». Надобно быть миллиардером, по меньшей мере, м-да! Как, Андрей?
«Оказывается, здесь свои правила», — поразился Андрей безмятежности профессора, обыденно
