— Это тебе так кажется…
Черный столбик промолчал.
— Сколько я пробыл в заточении? — наконец спросил он. — Может быть, случились перемены, о которых я не ведаю?
— И еще какие перемены! — на нас с Дедом накатило дурное веселье. — Ты даже представить себе не можешь, что за перемены! Все переменилось к чертовой бабушке!
Когда мы отсмеялись и утерли слезы, Дед спросил:
— Ладно. Этот твой Зайдель Дармштетт где жил?
— В Шпессарте.
— Шпессарт — это Германия. А как оказался в Латтонии?
— Что такое Латтония?
Мы переглянулись.
— Язык знаешь, а страну не знаешь? — спросил я.
— Я служебное устройство. Знаю слова. Слово «Латтония» не знал.
— Но если есть латтонский язык, то где-то должна быть и Латтония… Стоп, я понял! — воскликнул Дед. — Ты проспал образование Латтонии! Это что-то вроде страны. Раньше ее не было, а потом возникла, и ей придумали название — произвели от латтонского языка. Латтония — это лимитроф.
— Благодарю! Чувствительно благодарю! — ответил столбик. — Это большая радость — получить новое слово.
— Кому — радость, а кого тошнит, — однозначно отреагировал Дед. И мы на два голоса кое-как объяснили столбику смысл его радости.
— Лимитроф — это когда территория на окраине империи отделяется и становится самостоятельным государством… — обобщил он. — Но что в этом плохого?
— Плохо то, что территории кажется, будто она сама этого добилась, — сказал я. — Будто это ее национально-освободительное движение привело к такой победе…
— И на территории этой территории начинается национальное возрождение. Язык местных жителей объявляется государственным, а население резко делится на две части: у одной — все права, у другой — прав наполовину меньше, — начал Дед.
— По какому принципу население делится на половины? — спросил столбик.
— Да по национальному! Местные — одна половина, русские — другая.
— Вы — из русской половины. Значит, у вас мало прав?
— Ну да…
Мы чуть было не прочитали ему лекцию о двадцатилетней независимости Латтонии и о крахе всего, что только можно было порушить и разворовать, но явился Муха.
— Орлы, срочно нужны деньги, — сказал он.
— А святую воду принес?
— У Наташки мать в больницу загремела. Что-то вроде прободения язвы. Много крови потеряла. А операция Наташке не по карману. Так что вот… ну, вы меня поняли… смогу — верну…
Дед присвистнул.
— Так, скидываемся, — сказал я. — У меня двадцать крон были отложены на новую флешку и кроссовки.
— У меня тридцать пять в заначке, — добавил Дед. — И на следующей неделе продаю накачанного «перса», но там аванс просить неприлично.
— А у меня тестинг только двадцатого начинается… Я сейчас поеду в больницу, возьму у Наташки рецепты. Там что-то совсем астрономическое.
Мы вспомнили все способы добыть деньги. С одной стороны, мы выставили на аукционы кучу всякого добра тысяч на пять крон. С другой — это добро могло там проваляться еще два года. Геймерские доходы ожидались не раньше чем через неделю. Мои за менеджмент пяти сайтов — в начале июня. Можно было взять у родственников в долг: мне бы мать дала полсотни крон. Если завтра снести найденное золото в ломбард — будет крон пятнадцать, ну, двадцать. А день в больнице — это восемь крон и сколько-то еще сантимов. К тому же Наташка, сидя с матерью, не может работать…
— А ей завтра заказ сдавать! Она собиралась ночью посидеть, днем отоспаться, — сказал Муха. — Я бы сделал, но текст сложный, юридический…
— Могу помочь, — вмешался столбик. — Это ведь перевод с латтонского? Он не такой уж сложный.
— Осторожнее с ним, — предупредил Муху Дед. — Присосется — не избавишься. Мы ведь знаем о нем только то, что он сам о себе рассказал.
— Я не способен причинять вред. Меня не для этого создали. Просто хочу заниматься своим делом, — возразил столбик. — Мне это необходимо.
— Мало ли что тебе необходимо, — осадил я его. В самом деле: торчит на ровном месте такая черная пиявка и еще чего-то требует.
— Если сдать текст завтра утром, можно сразу получить сорок крон, — сказал Муха. — Двадцать, да тридцать пять, да хотя бы пятнадцать, да сорок — это сто десять. Мало! Сорок сразу отложить на пять дней в больнице. Ее же должны оперировать, а сколько запросят за операцию — неизвестно. Одно лекарство, Наташка сказала, двенадцать крон, еще одно — восемнадцать. И Наташку прокормить: она же, пока сидит с матерью в больнице, не работает.
— Не дури, — нехорошим голосом попросил Дед.
— Слушай, симбионт, как ты это делаешь? К коже присасываешься, что ли? — Муха и всегда-то был упрям, а когда речь шла о Наташке, упрямство вообще зашкаливало,
— Кретин, — сказал я. — Ты сперва спроси, как он от тебя будет отцепляться. Это Зайдель, как- там-его, знал, как с симбионтом обращаться, а ты не знаешь!
— Ну?! — грозно обратился к столбику Дед. — Что скажешь в свое оправдание? Гость, возьми на кухне банку из-под баклажанной икры, сполосни, что ли. И крышку для нее найди.
— Вы хотите заточить меня? — растерянно спросил столбик.
— Придется.
— Все очень просто. Нужно заклинание…
— Где мы тебе среди ночи возьмем заклинание?!
Столбик объяснил, что текст у него есть, он может продиктовать, а Дед, вдруг ощутивший ответственность за Муху, который ему в сыновья годился, возражал: откуда мы, в самом деле, знаем, что это за текст такой, может, от него Мухе будет сплошной вред?
Я привык к тому, что Дед — эталонный образец немолодого разгильдяя, и сильно удивлялся: надо же, сколько в человеке скопилось подозрительности! Столбик полсотни раз повторил, что причинять вред не умеет, и столько же раз услышал, что Дед ему не верит. Наконец Муха принял решение.
— Диктуй, — сказал он, достав мобильник. — Гость, я тебе это вышлю эсэмэской.
— Что такое эсэмэска? — спросил столбик. Муха начал ему объяснять и совсем запутал симбионта всякими электронными словами. Наконец он получил текст на неизвестном языке. Столбик утверждал, что на восточно-халдейском. Это были два заклинания, очень похожие, но одно завершалось словами «axar-ахаг- ахаг», другое — словами «эсхаг-эсхаг-эсхаг». Попросту говоря, «присосись» и «отсосись» или что-то в этом роде.
— И где ты будешь во мне? — поинтересовался Муха. — В голове?
— Не знаю, — честно признался столбик. — Перестаю воспринимать себя как отдельное существо. Наверное, мой разум в хозяине спит. Потом меня будит заклинание, и выхожу.
— У тебя может быть только один хозяин? — уточнил Дед.
— Кто скажет заклинание — тот хозяин.
— Рискнем, — сказал Муха.
— Только пусть укажет пальцем, куда входить. Все очень просто. Не надо бояться.
— Рискнем! — взмолился Муха. Ему страшно хотелось помочь Наташке.
— Погоди! Ты, раздолбай, бутылку со святой водой принес? — вспомнил Дед.
— Да вот же она, в кармане.
