Ринсвинд открыл глаза.
Поспешно сев, волшебник схватил туриста за рубаху.
— Надо убираться отсюда! — с напором заявил он. — Немедленно!
— Но здесь вот-вот состоится древняя и традиционная церемония!
— Плевать на то, какая она древняя! Я хочу ощутить под ногами надежную булыжную мостовую, хочу почувствовать старый знакомый запах выгребных ям, хочу туда, где много народу, очагов, крыш, стен и тому подобных, родных вещей! Я хочу домой!
Он обнаружил, что его охватывает та внезапная и отчаянная тоска по насыщенным испарениями, закопченным улочкам Анк-Морпорка, которая сильнее всего проявляется весной, когда смолистый блеск мутных вод реки Анк приобретает особый отлив, а крыши заполняются птичьими песнями или, по меньшей мере, ритмично кашляющими птицами.
У Ринсвинда даже слезы навернулись на глаза, когда он припомнил нежную игру света на куполе Храма Мелких Богов, известной городской достопримечательности, и комок подкатил к горлу при мысли о лотке с жареной рыбой на перекрестке Мусорной улицы и улицы Хитроумных Ремесленников. Он подумал о маринованных огурцах, которые там продаются, о длинных зеленых штуковинах, таящихся на дне банок, словно утонувшие киты. Они взывали к нему через многие мили, обещая представить его засоленным яйцам, плавающим в соседней банке.
Он подумал об уютных сеновалах платных конюшен и о теплом сене, на котором он проводил ночи. Иногда он, глупец, высказывал недовольство таким образом жизни. Тогда он находил эту жизнь скучной, а теперь она казалась невероятно далекой и желанной.
Все, с него хватит. Он отправляется домой. “Маринованные огурцы, я слышу ваш зов…”
Он оттолкнул Двацветка в сторону, с величайшим достоинством подобрал потрепанный балахон и повернулся лицом туда, где, по его мнению, находился его родной город. С сосредоточенной решимостью и немалой долей рассеянности Ринсвинд шагнул с вершины тридцатитонного дольмена.
Десять минут спустя — когда встревоженный и почти раскаявшийся Двацветок выкопал его из большого сугроба, лежащего у основания каменных столбов, — выражение его лица нисколько не изменилось. Двацветок вгляделся в своего приятеля.
— С тобой все в порядке? — спросил он. — Сколько пальцев я поднял?
— Я ХОЧУ ДОМОЙ!
— Хорошо.
— Нет, нет и нет, не пытайся меня отговаривать, с меня довольно. Мне бы хотелось сказать, что все это было очень здорово, но я не могу, и.., что?
— Я говорю, хорошо, — повторил Двацветок. — Я совсем не прочь снова повидать Анк-Морпорк. Полагаю, большая его часть уже восстановлена.
Следует отметить, что, когда оба приятеля в последний раз видели вышеупомянутый город, в нем бушевал довольно свирепый пожар — факт, имеющий некоторое отношение к попытке Двацветка внедрить идею страхования от внезапного бедствия в умы корыстолюбивого, но невежественного населения. Однако опустошающие пожары были регулярной чертой жизни Морпорка. Жизнерадостно и педантично этот город всегда отстраивали вновь с использованием традиционных местных материалов: сухого, как трут, дерева и соломы, пропитанной для водостойкости смолой.
— О, — сказал Ринсвинд, немного понижая тон. — Тогда ладно. Хорошо. Прекрасно. Ну что, пошли?
Он торопливо поднялся на ноги и стряхнул о себя снег.
— Только я думаю, нам следует подождать до утра, — добавил Двацветок.
— Почему?
— Ну потому что сейчас жуткий холод, а мы не знаем толком, где находимся. Сундук куда-то исчез, да и темнеет с каждой минутой…
Ринсвинд помедлил. Ему показалось, что где-то в каньонах его сознания послышался отдаленный шорох старой бумаги. Волшебника томило ужасное предчувствие, что впредь такие сны будут часто повторяться, а у него были и другие, гораздо более интересные дела, кроме как выслушивать нотации от кучки древних заклинаний, которые не могут прийти к единому мнению насчет того, как начиналась Вселенная…
Тоненький сухой голосок, донесшийся с задворков его мозга, поинтересовался:
— Ну, как дела?
— Заткнись, а? — отозвался Ринсвинд.
— Я всего-навсего сказал, что сейчас жуткий холод и… — принялся оправдываться Двацветок.
— Это я не тебе, это я себе.
— Что?
— Заткнись, а? — устало буркнул Ринсвинд. — Насколько я понимаю, вряд ли здесь найдется чем подкрепиться?
Гигантские камни черными и угрожающими глыбами выпирали на фоне умирающей зелени заката. По внутреннему кругу в свете нескольких костров взад и вперед торопливо сновали друиды, настраивая необходимую для каменного компьютера периферию, как то: бараньи черепа на украшенных омелой шестах, знамена с вышитыми извивающимися змеями и тому подобными штуковинами. За пределами пятен света толпились обитатели равнин; фестивали друидов пользовались устойчивой популярностью, особенно когда что-то шло наперекосяк.
Ринсвинд уставился на сборище.
— Что происходит?
— Ну, — с энтузиазмом отозвался Двацветок, — очевидно, здесь проводится церемония, возникшая многие тысячелетия назад и отмечающая, э-э, возрождение луны или, возможно, солнца. Нет, я почти уверен, что луны. Судя по всему, церемония эта очень торжественная, красивая и окутана спокойным достоинством.
Ринсвинд содрогнулся. Когда Двацветок принимался разглагольствовать подобным образом, им сразу овладевало беспокойство. Слава богам, он не назвал церемонию “живописной” и “оригинальной”. Ринсвинд так и не нашел удовлетворительного перевода для этих слов, но самый близкий синоним, который он смог подобрать, означал “неприятности”.
— Вот бы Сундук сюда, — с сожалением продолжил турист. — Как кстати пришелся бы мой иконограф. Все обещает быть очень оригинальным и живописным.
Толпа предвкушающе зашевелилась. Похоже, церемония вот-вот начнется.
— Послушай, — торопливо заговорил Ринсвинд. — И запомни, друиды — это жрецы. Поэтому, пожалуйста, не выводи их из себя.
— Но…
— Не предлагай купить у них камни.
— Но я…
— Не заводи разговор о самобытных народных обычаях.
— Я думал…
— И нив коем случае не пытайся продать им страховой полис, это мгновенно выводит их из себя.
— Но они же жрецы! — взвыл Двацветок.
Ринсвинд приостановился.
— Да, — сказал он. — В том-то все и дело, не так ли?
У внешнего круга начала формироваться какая-то процессия.
— Жрецы — это хорошие, добрые люди, — запротестовал Двацветок. — У нас дома они ходят по городу с чашками для подаяний. Это единственное, что у них есть.
— А-а, — протянул Ринсвинд, не совсем уверенный в том, что все понял. — Чашки для того, чтобы лить в них кровь, да?
— Кровь?
— Ну да, вытекающую из жертв. Ринсвинд подумал о тех жрецов, которых он знавал дома. Он всегда боялся навлечь на себя вражду какого-нибудь бога и потому посещал множество храмовых церемоний. В общем и целом, он считал, что наиболее точным описанием любого жреца в области Круглого моря будет “человек, который уйму времени проводит по локоть в крови”.
Лицо Двацветка выразило ужас.
