рыхлым снегом расщелина как раз поджидает нас. Мы объезжаем эти ловушки по широкой дуге и лишь через несколько часов добираемся до обломков. Остается распрячь собак и привязать к колышкам. Потом мы стоим перед негромко поскрипывающим каркасом, который когда-то был нашим кораблем.
У Хёрли на уме только его фотонегативы. Он точно знает, где надо искать запаянную жестяную канистру, в которой он их хранил, — в «Стойлах», то есть в старой кают-компании между средней частью корабля и носом. К сожалению, вся средняя палуба находится теперь не там, где была раньше. Обломки стен камбуза торчат над раздавленным баком, несколько коек валяются на льду, и трап, который раньше вел на нижнюю палубу, теперь не ведет никуда. Он стоит вертикально между остатками собачьих клеток и постепенно покрывается коркой льда.
— Ладно, — говорит Хёрли. — Приступаю. Посмотрим, что можно сделать.
Он хватается за что-то, делает шаг, и вот он уже вскарабкался на фальшборт. Борт судна сейчас едва ли выше, чем борта нашей шлюпки.
— Счастливо! — кричим мы ему вслед, Хёрли подмигивает, после чего надевает очки и замахивается, чтобы нанести первый удар киркой.
Бэйквелл намерен спасти несколько теплых вещей. Состояние кубрика заставило его быстро распрощаться с этой мыслью. Когда мы сами забрались на верхнюю палубу, Хёрли уже нашел путь внутрь шхуны. Мы слышим, как он по пути в кают-компанию разносит все на куски в «Ритце» и центральном коридоре. Но о том, чтобы прорваться в кубрик, нечего и думать. Мы растерянно стоим на краю кратера, который образовался на месте исчезнувшей, по-видимому затянутой льдом в глубину фок-мачты. Мы смотрим на серую ледяную массу и размолотые льдинами обломки коек и шкафов. Я предлагаю ему спуститься туда.
Ему нужно выполнить и другие поручения. Для Макниша он должен привезти планки определенной толщины, которые понадобятся для переоснащения шлюпок. Керру требовались муфты и скобы для установки печки в палатке. Грин просил поискать ящик с солониной, хотя и сомневался в его существовании, но его якобы видела на палубе последняя группа. И наконец, создатели антарктических часов высказали пожелание, чтобы их творение было доставлено в лагерь. Бэйквелл хотел постараться специально для Марстона и разыскать деревянный диск. У нашего художника не сохранилось ничего, что было ему дорого, поэтому он болтается по лагерю как бородатое привидение с большими стеклянными глазами и всем мешает. А ремонт часов, если их удастся найти, точно подбодрил бы Марстона.
Я спрашиваю Бэйквелла, где он хочет начать искать, но он лишь пожимает плечами. Однако я замечаю, как сильно его тянет пробраться под палубу, в бывший «Ритц» к Хёрли, который крушит там все подряд и определенно нуждается в помощи.
— Думаю, сначала я пойду вниз, забрать часы. Кто знает, долго ли еще будет такая возможность. А ты?
— О, — говорю я так же простодушно, как он, — может быть, погляжу, что осталось на льду от той кучи.
— Ты посягаешь на Библию, сознавайся, маленький роялист!
Бэйквелл наклоняется и заглядывает в черную дыру бывшего кубрика. Там, где была моя койка, торчит острый край пропоровшей борт льдины, сообщает он мне. Снизу тянет сырым холодом. Пахнет так же, как в подвале собора Святого Вулоса.
— Да, Библию, почему бы нет, — солгал я. — И может быть, я захвачу золотые штучки Шеклтона.
Я имею в виду часы, портсигар, монеты Сэра, хотя они меня совершенно не интересуют.
Он перелез через край.
— Бэйквелл! Не лезь туда!
— Именно это я и сделаю. Мне кажется, что проход совершенно свободен. А ты делай что хочешь. Главное, будь осторожен. И следи за трещинами, понятно? Возьми с собой пешню. До скорого!
Он спускается вниз. Последнее, что я вижу, — это его руку, цепляющуюся за обледеневшие доски палубного настила. Затем он исчезает.
Библии королевы-матери, золотых часов Шеклтона и всех остальных предметов, оставленных нами на льдине, больше нет. За десять дней, прошедших после эвакуации, они частью ушли под лед, частью были унесены дрейфующей льдиной. Исчезло все, и картины, и сувениры. Я возвращаюсь к обломкам шхуны с пустыми руками.
Я задумал еще кое-что, и, наконец, ничто меня от этого не удерживает.
Чтобы добраться до кормы, мне нужно сначала одолеть много препятствий. Путь на корму преграждает баррикада из мерзкого серо-зеленого льда. Ледяной вал тащит с собой части шпангоута, канатов, снастей и прочего хлама, который уже нельзя распознать. У грот-мачты громоздится стена льда в два человеческих роста, на самом ее верху катается сброшенная с самого верха и ненужная теперь бочка «вороньего гнезда».
Я осторожно перебрался через лед и обошел корму. Она в жалком состоянии. Там, где от корпуса были оторваны шпрюйт и руль, зияет рваная и широкая дыра. Она белого цвета, потому что вся корма забита льдом, который продолжает давить во всех направлениях: в сторону носа, проламываясь через корабль, в бока, разрывая борта, и здесь, у меня перед глазами, где он стремится снова вырваться наружу. Он раскромсал на куски роскошный транец нашего корабля, название стало расползаться в разные стороны и частью стерлось:
ЭНД НС
Лo он
По заднему фалрепу левого борта я карабкаюсь наверх и иду, как и следовало ожидать, позади ледяного вала на ют. Фальшборт, шпили и надстройки разорены так же, как средняя часть корабля и нос. Бизань-мачта сломана на высоте марса. Гик и реи погребли под собой кормовую рубку, крыша с той стороны, где была каюта Уорсли, обвалилась. Но к моей большой радости, лед еще не добрался до палубы, и каюта Шеклтона вроде бы уцелела.
Сюда на корму не доносится ни малейшего звука от Бэйквелла и Хёрли — стена льда в центральной части судна глушит все шумы, идущие с носа. Когда начинается очередное сдавливание, корпус издает треск и учащающийся стук. Я чувствую, как «Эндьюранс» дрожит и трясется под ногами, и в паузах между сдавливаниями со всех сторон слышны пощелкивания. Лед уже совсем близко. Возможно, его от меня отделяет лишь настил с палец толщиной, на котором я стою, и меня бросает в дрожь, когда я думаю об обоих сумасшедших, которые копошатся внизу в белой шахте.
Первый взгляд в коридор между каютами Шеклтона и Уорсли не позволяет надеяться на что-нибудь хорошее. Проход перекручен, сжат и снова вытянут, почти везде со стен сорвана белая лакированная обшивка, и над ним больше нет крыши. На фоне неба выделяется упавшая крюйс-брам-стеньга, которая разнесла крышу и перевернула каюту Уорсли вверх дном. Пол — скользкий. Я наклоняюсь и провожу рукой по тончайшей пленке, которую ледяная масса продавливает сквозь настил.
Каюта шкипера превратилась в руины, забитые рухлядью. Высотой они еще достают до груди. В продуваемую сквозняками каюту падает сумеречный свет. Я вспоминаю, как здесь, мокрый, как будто упал за борт, закутанный в одеяло, едва мямливший что-то, я перестал быть корабельным «зайцем».
Куда занесло письменный стол Уорсли? Захватил ли он с собой папку с газетными вырезками?
Требуются мужчины для очень рискованного путешествия
«Будьте добры, вытритесь, наконец. Я не буду делать это за вас».
В ледяной каше плавают книжные страницы, полотенца, может быть, даже то, которое он дал мне
