тогда, тринадцать месяцев назад.
Каюта теперь слишком низка, чтобы в ней можно было оглядеться, и в ней вроде бы нет ничего сохранившегося, чтобы я смог привезти это капитану. Наполовину размокшие, наполовину замерзшие страницы принадлежат «Дэвиду Копперфилду».
Кроме того, я не могу ждать долго. Я хочу, наконец, знать, что стало с книгами Шеклтона.
Но дверь в его каюту заклинило и перекосило, и, кажется, что-то давит на нее изнутри.
Она не поддается. Я отступаю.
По левому борту, как и по правому, иллюминатор плотно закрыт изнутри и занавешен. Что делать? Я иду вперед на верхнюю палубу и ищу в груде смешанного со льдом хлама какую-нибудь длинную железяку. Мне удается отыскать кусок релинга и выдрать его из кучи, и я ползу с ним на четвереньках по зависшей бизань-мачте на уцелевшую часть крыши надстройки, где находятся каюты. Та сторона, где располагалась каюта Шеклтона, осталась неповрежденной. Там даже нет льда.
Я останавливаюсь, чтобы перевести дух.
Я слышу, как что-то кричит Принц, а Бэйки ему отвечает. У обоих все в порядке.
Наш лагерь на севере окутан завесой из снега и тумана, лишь там, где рядом с наблюдательной вышкой догорали остатки чучела, в небо поднимается тонкий столб дыма. А может, это дым от одной из печек. Грин грозился приготовить пудинг из подкожного тюленьего жира.
На востоке, западе, юге не видно ничего, кроме льда.
Лед. Работая найденной железкой как рычагом, я расшатал три доски и оторвал достаточно изоляционного материала, чтобы можно было пролезть внутрь. Свет упал в каюту. Мне сразу стало ясно, что будет лучше не открывать этот склеп, а оставить его льду.
Слезы наворачиваются на глаза. Что за зрелище! Лед, выдавленный из разрушенной кормы, оставил неповрежденными только стены и крышу каюты Шеклтона. Синевато-белая масса заполнила всю внутренность каюты, лишь немного не достав до крыши, — если я просуну ноги в проделанную мною дыру, то сразу встану на лед.
Я отрываю от крыши еще несколько досок, и как только дыра становится достаточно большой, я начинаю копать — больше от злости, чем от желания что-нибудь найти. Чем глубже я копаю, тем мягче становится лед. А в нем спрятаны вещи, которые он захватил и протащил через каюту. Я натыкаюсь на шляпу Шеклтона, его пишущую машинку, освобождаю первые книги, это три тома энциклопедии. Потом еще два тома, как нарочно смерзшиеся с «Собранием описаний путешествий в Южные моря, совершенных в XVI, XVII, XVIII веках, и сделанных там открытий» Далримпла. Я начал читать этот «талмуд» сразу после того, как мы зашли в область льдов, и вскоре вернул его Шеклтону, разозлившись на то, что Далримпл, несмотря на открытия Кука, продолжал писать об обжитом теплом Южном континенте. Сейчас я снова держу в руках его книгу, но не могу ее читать. Лед превратил ее в смерзшийся кирпич. Кусок книги оторван и исчез. Но и без того взять с собой особо нечего. Собственно говоря, все останется здесь — книги, которые я раскопал с помощью куска релинга, галоши Шеклтона и маленькая железная лошадка, которую подарили ему его дети в качестве талисмана перед этим путешествием. Я ставлю лошадку на лед, слегка толкаю ее, и она съезжает в темный угол каюты.
Я уже выкопал яму по пояс глубиной, когда моя левая рука наткнулась на сорванную с креплений книжную полку. Снимая слой за слоем лед с корешков книг, я с рвущимся наружу сердцем понимаю: это то, что я искал, — путешественники девятнадцатого столетия. Но не все книги остались на месте после путешествия полки вместе со льдом: я нахожу Беллинсгаузена, Уэдделла, Дюмон-Дюрвиля и Росса. Между ними остались пустые места. Не хватает двух книг, которые я прочитал совсем недавно. Это книга о путешествии Кемпа в полярный океан, совершенном в 1833 году на корабле «Магнит», и бортовой журнал американской антарктической экспедиции под руководством лейтенанта Уилкса. К сожалению, отсутствует также книга, которую я охотно взял бы с собой.
Я смотрю наверх сквозь дыру в крыше и понимаю, что пришло время возвращаться. Начинаются сумерки. Вой собак стал намного громче, как будто призрачный свет и расстояние, которое предстоит преодолеть, увеличивают страх перед опасностью, которую и так таит в себе поездка по льду. Я лезу наверх. Оказавшись на крыше, выпрямляюсь, подношу руки ко рту и кричу.
В ответ тишина. Оба еще внизу.
Ну тогда я делаю последнюю попытку. Я срываю книги с полки, выбрасываю их через дыру в потолке и пытаюсь как можно дальше углубиться в лед позади пустой полки. Через несколько секунд нахожу книгу Уилкса. Осторожно выковыриваю ее из льда. Она лежит обложка к обложке с другой, красно-желтой, на корешке которой я сразу узнаю год.
он ал ни
О кры я а изе С тт и С не
1839 а аркти м о
1839 год, это, вероятно, то, что нужно. Я соскабливаю белую корку, дышу на нее и вижу, как сквозь лед начинают проступать буквы:
Джон Баллени
Открытия на «Элизе Скотт» и «Сабрине»
1839 год в Антарктическом океане
Двадцать восемь рыб для «Лагеря терпения»
Любой, кто поскальзывается на льдине и падает в воду с температурой три градуса, знает, что такое время, потому что на своей собственной шкуре ощущает, как медленно оно течет. На полное высыхание одежды уходит четырнадцать дней.
Изо дня в день я лежу в палатке на постепенно разваливающемся мате, вцепившись в книгу. Они сидят полукругом — Кларк, Хуссей, Бэйквелл, черные, исхудалые, длинноволосые, страдающие от зубной боли и обморожений. Они рассказывают анекдоты, выдумывают песни и изобретают кулинарные рецепты, и эти мифические яства, из-за которых наша палатка превращается в аттракцион, так что все в нее заглядывают и отведывают их, с каждым днем становятся жирнее и слаще.
Если заходит Винсент, это значит, что нужно скорее прикрыть корешок книги, чтобы он не увидел, что я читаю. Тогда я пользуюсь случаем, чтобы размять ноги, запихиваю книгу за пояс и выхожу из палатки. Был ли его дед в составе экспедиции, когда капитан Джон Баллени, сам того не подозревая, открыл проход в море Росса и тем самым единственно возможный путь к Южному полюсу? Или ты все же наврал, боцман? Я сажусь на ящик с кормом рядом с собачьим иглу и читаю дальше, пока меня не прогоняет доктор Маклин.
— Спас книгу, Мерс? Прости, но ребятишки хотят есть.
Кроме упряжки Мака у нас больше нет собак. После того как мы сняли «Лагерь на море» и прошли еще пятнадцать километров дальше на северо-восток, Уайлд как-то вечером пристрелил сначала своих собак, а затем собак Крина, Марстона и Мак-Ильроя. И когда оставшиеся семь собак Хёрли приволокли из «Лагеря на море» в новый «Лагерь терпения» последние вещи, Уайлду пришлось отвести за ледяной холм и их тоже. Тридцать пять собак, для которых у нас не было еды и которые теперь стали едой для нас. Шестеро худых, косматых, со свалявшейся шерстью псин Маклина вопросительно уставились на меня.
Винсент выходит из палатки. Сытый воображаемым паштетом, он тащит свое брюхо в сторону нашей маленькой верфи. Там его друг и утешитель Чиппи Макниш с трубкой в углу рта конопатит шлюпку. Там же его подручный и козел отпущения Стивенсон прислонился к установленному на козлы «Дадли Докеру» и
