все получится. Это… это же золотой век, Бен! Любые запасы энергии, любые превращения веществ, любые структуры… Золотой век, мимо которого человечество пройдет! Потому что это тоже нельзя, Бен. Это оружие. То самое, с великолепной скоростью доставки: от объекта А к объекту В — или наоборот. Это невозможно, Бен!
Голдвин. Я знаю, Френк.
Френк. Что я еще хотел? (Улыбается.) Мы сейчас как в аэропорту за минуту до вылета: все, что собирался сказать напоследок, вылетает из головы… (Поднимается, подходит к лабораторному столу, берет урановый образец.)
Голдвин. Что вы делаете, Френк, — это же уран!
Френк. Неважно… (Перекидывает образец с руки на руку.) Еще неизвестно, кто сейчас больше испускает частиц: он или я… Дерьмовый все-таки металл, этот уран. Окисляется, со всякими средами взаимодействует. Даже столовую ложку из него отлить нельзя. Цвет гнусный… И это дрянцо держит в страхе целый мир! (Кладет образец обратно.) Нет, вздор. Не он — люди сами держат в страхе друг друга. (Возвращается к креслу, шатается.) Голдвин бросается к нему. Ничего, Бен, все в порядке. (Садится.) Но на этот раз, кажется, обойдется. В мире все останется по-прежнему. Есть только один путь: грубый, примитивный, но надежный. И мир уцелеет… Правда, этот математик говорил — ну, да что он понимает в физике, робот! Мир уцелеет. Все будет тихо. Люди вздохнут с облегчением, будут жить. Только одно… только одно: какой мелкой сволочью должен почувствовать после этого себя каждый мало-мальски думающий человек на Земле! Его спасли, ему снисходительно разрешили жить дальше — до новой опасности, когда снова придется трястись от страха, бояться неба, воды, земли, друг друга — всего! Что может быть постыднее! А ведь все в руках их самих, всех людей Земли. И не требуется ни героизма, ни жертвенности… ни даже большого ума. Только одно: понимаешь, что твоя работа опасна для людей, — брось это дело! Найди другое: выращивай сады, сей хлеб, играй в джазе, строй дома — не пропадешь, прокормишь и себя и семью… Но нет, как это: бросить?! Я брошу, а кто-то другой займет мое хорошее место? И я останусь в дураках? Вот так и получается… Крик души: устроиться, устроиться, устроиться! Чтоб меньше работать, больше получать! Урвать, урвать любой ценой! Бегающие глаза, устремленный вид и потные ладони… И все остаемся в дураках. (Помолчав.) “Чем вас привлекает наша фирма? Сколько вы получали раньше? Сколько откладывали? Есть ли у вас девушка и любит ли она бейсбол? Какую религию вы исповедуете?” Какое вам дело, что я исповедую, лавочники?! Будь ты проклята, планета лавочников, планета напуганных идиотов! Сгоришь — туда тебе и дорога… (Прикладывает ладони к лицу.) Нет. Не то… Это у меня от общения с Хенишем, Кеннетом и его высокопревосходительством, господином министром. Не все же такие, как они… А знаете, Бен: первое время мне это льстило. “Разрешите, сэр, представить вам доктора Гарди, руководителя экспериментального сектора Центра…”, “Вы настоящий американец, док!” Куда к черту… А теперь, после общения с ними, такое отвращение к жизни, что и умирать не страшно. Зачем они? Для чего они живут на Земле?
Голдвин. Не вспоминайте о них, Френк.
Френк. Да, да… перед смертью полагается вспоминать бога, а не дьяволов. Я веду себя не так, как подобает умирающему, — да, Бен? Не умиротворенно? (Поднимается.) Нет во мне умиротворенности! Нет! Человек умирает — это не страшно. Человек смертен. Человечество может погибнуть — вот что страшно. Человечество должно быть бессмертно. Должно! Иначе жизнь теряет смысл… (Ослабевает, опускается.) Обещайте рассказать людям обо всем, Бен. Обо всем, что было здесь.
Голдвин. Да, да… (Подходит к нему.) Я виноват перед тобой, Френк. Очень виноват, мой мальчик!
Френк (отстраняет его). Не надо, Бен. Не подходите. Вам не в чем винить себя, Бен. Это так естественно для нашего времени: не верить друг другу. И потом — мы уже сказали друг другу “мири-мири навсегда”. Навсегда… навсегда… (Смотрит на часы. Тикает счетчик Гейгера).
Занавес
Действие четвертое
Будет ранняя весна
Освещена левая половина сцены: комната поисковой группы “Эврика”. Обстановка прежняя, только стену украсило еще одно изречение: “И клоп полезен науке!” — К.Прутков, инженер”. Самойлов сидит на столе возле доски. Валернер и Ашот слушают его.
Самойлов. Теперь смотрите. В принципе возможно сфокусировать поток нейтрино в точку размером 10–13 сантиметра — так, значит? — и обрабатывать ею каждый нуклон ядра в отдельности. То есть, скажем, так: берем кирпич. Кирпич обыкновенный. Наводим на него пучки нейтрино, в каждом ядре меняем количество протонов и нейтронов в нужную нам сторону — так, значит? — и получаем любые комбинации атомов, любые вещества. Например, образовали прослойки чистого полупроводникового кремния — так, значит? Затем металлические контакты к ним, прожилки алюминия — все это есть в простом кирпиче, так, значит? Образовали емкости, сопротивления, транзисторы, диоды, магнитные ячейки памяти, соединили их по схемам проводниками — нейтринным пучком это будет проще сделать, чем нарисовать мелом, — так, значит? И кирпич обыкновенный стал микроэлектронной машиной, по сложности не уступающей человеческому мозгу!
Валернер. Чепуха, Петр Иванович. Реникса… Надо ж еще научиться фокусировать нейтрино в такие пучки.
Самойлов. Сам ты реникса, Шарль Борисович! Теперь научимся. Главное — в принципе это возможно…
Валернер. Э! (Подходит к доске, берет мел.) Слушайте лучше о более близкой возможности: как дарма добывать энергию… (Пишет на доске символы и числа). Вообще мне от Ивана Ивановича влетит, что я не тем занимался, но — не мог. Не мог оторваться. Ведь это же хоть сейчас пробовать можно! Смотрите: если облучать вещества нейтрино таких энергий — любые вещества, заметьте, атомный номер не играет роли, — то из ядер будет выделяться тепловая и световая энергии. Медленно и постепенно. С саморегулировкой, да…
Ашот. Ну, подумаэшь. Это мы в опытах получали, да?
Валернер. Что вы получали?! Вы в опытах красивый пшик получали — вот что вы получали! А это можно делать в масштабах континентов. В масштабах планеты. Почву можно прогревать в зоне мерзлоты. Воду в холодных океанах. Климат изменять! Они получа-али… Или воздух греть в городах — как в квартирах. Улицы освещать и дороги — самосветящимся воздухом. И главное: затрат-то энергии никаких. Вся энергия уже имеется в ядрах… Вы понимаете, братцы: через десять лет жителям Чукотки, Новой Земли и прочих там Таймыров будет казаться чушью, нонсенсом, искажением советской действительности, что когда-то они кутались, замерзали, когда у них под ногами была неистощимая мощь и нежность атомных ядер! У них не будет полярной ночи, будут сплошные ядерно-полярные сияния!
Ашот. Это что! (Вскакивает, подходит к доске). Вот ты слушай лучше. Бэрем обыкновенные металлы — да? — облучаэм их нейтрино — да? — превращаем все протоны в нейтроны — да? — имеем сверхпрочный ядерный материал. Для любых температур! Для любых напряжений! Все можно им дэлать, да!
Самойлов. Верно, Ашотик! Верно, Шарль Борисович! И это можно. Теперь все можно… Ух, ребята, и какое же мы огромное дело своротили, а? Ведь, по сути, только теперь ядерная физика выходит на настоящую дорогу. Раньше-то, раньше болботали, что получение искусственных изотопов в реакторе — современная алхимия. Мура то была, а не алхимия! Ведь получались радиоактивные изотопы, а из них разве что сделаешь! А теперь… теперь все будет по-настоящему. Нейтринные пучки — и микроэлектронные “мозги” для тех, кому не хватает, — так, значит? Нейтринные пучки — и самообогрев Ледовитого океана, таймырские пляжи в пальмах, яблоневые сады и апельсиновые рощи в бывшей тундре! Нейтрино — и ракеты, запросто пролетающие сквозь Солнце! Нейтрино — и светящиеся облака горкоммунхоза для освещения парков и улиц! Нейтрино — и тоннели в горах… ну, облучили ненужную часть горы — и она превратилась в воздух, так, значит? Нейтрино — и… ух, ребята! (Хватает на руки Ашота, кружит его по комнате). Ух, Ашотик!
