Трое наших, незаметно сопровождавших Пахаря с самого Марса, сообщили, что, едва появившись на Амброзии, брейкер вызвал по видеофону научного руководителя биостанции доктора Стефана Мана и передал ему привет от Регины. Ман при этом несколько растерялся, но быстро овладел собой и назначил Пахарю встречу в баре. Этот предварительный мимолетный контакт показал, что все мы, может быть, безмятежно спим на краю пропасти. Имя Регины, произнесенное Пахарем, прозвучало для меня как гром; я вдруг понял, какого рода цель мог преследовать Пахарь.
– Известно, кто такая Регина? - спросил я у Мейдена, чтобы проверить себя.
– Это подруга Пахаря на Герионе, - ответил тот с экрана. - Полное имя - Регина Вербицкая, специальность - психолог. Мы сейчас выясняем, откуда ей известен Ман.
– Тут нечего выяснять, - сказал я. - Два года назад она работала с Маном на Амброзии и… в общем, почти была его женой. Потом они разошлись. Но главное в другом: Пахарь мог узнать от Регины о научной работе Мана. О работе, которая засекречена. Доктор Ман вел на Амброзии эксперименты по аутотрофному синтезу белков, то есть, говоря проще, пытался создать питательную биомассу из неорганических веществ. Эти исследования входили составной частью в какую-то международную научную программу. Я не знал ни участников программы, ни ее конкретной тематики, но смысл ее был мне известен: разработка способов производства искусственной пищи.
Услышав об этом, Мейден незамедлительно сделал запрос в компетентные организации, и через несколько минут мы узнали, что на ряде биостанций Пояса, на этих ангельски тихих “пажитях небесных”, часть которых пострадала от Пахаря, уже несколько лет совершенно буднично и незаметно осуществляется грандиозный научный проект. В числе прочих работ на биостанциях Нектар, Мирра, Тетис, Кифара и Амброзия велись исследования по синтезу искусственных белковых продуктов, способных заменить обычную пищу. Эта научная программа, принятая по инициативе голодающих, носила название “Небесное поле”.
Так, среди головоломных загадок и сложностей этого необычного дела неожиданно всплыл простой и ясный мотив - борьба за жизнь, за все тот же кусок хлеба. С проблем космических мы вдруг опустились до проблем чисто земных, до извечного стремления человека не умереть от голода, а пожить подольше. Характерный, если вдуматься. Ибо он показывает, что мы и в космосе живем среди жгучих противоречий и контрастов, которые отделены друг от друга очень тонкой стеной. Взаимоисключающие явления пронизывают нашу жизнь, сталкиваясь и переплетаясь, но мы преспокойно уживаемся с ними и даже не пытаемся это осмыслить. Для нас это нормальное положение вещей. Но только идиот может одновременно быть сытым и голодным, мертвым и живым. И то, что наша цивилизация до сих пор не изжила подобного раздвоения, указывает на ее шизоидный характер. Мы освоили ближний космос, добрались до орбиты Юпитера. На Земле полное благополучие, но на астероидах люди могут умереть с голоду. Я не знаю, почему так происходит; я лишь могу предположить, что такое положение, видимо, сохранится до тех пор, пока голод будет иметь не только биологическое, но и космополитическое значение.
Разделяя эту точку зрения, Мейден высказал предположение, что некоторые транснациональные корпорации, производящие натуральные продукты питания, могли быть заинтересованы в провале программы “Скайфилд”, и этим, возможно, обусловлено появление в Поясе такого уникального по силе брейкера, как Пахарь. Версия Мейдена была вполне реальна, но ей противоречил тот факт, что, по сообщениям наших людей на Герионе, Пахарь не имел никаких связей с терроризмом. Он вел довольно уединенный образ жизни, встречался с ограниченным кругом людей и, будучи специалистом по человеко- машинному диалогу, все свое время посвящал разработке систем общения с компьютером. Когда на Герионе появилась Регина, быстро сблизился с ней, но связь эта была странной, очень неровной и мучительной для обоих.
По свидетельствам очевидцев, Пахарь временами словно испытывал Регину, обращаясь с ней как последний негодяй. Вообще наши эксперты-характерологи в данном пункте описывали Пахаря весьма красноречиво. По их словам, Пахарь способен был, обожая женщину, дойти до самозабвения, мог, изощренно и верно служа ей, вознести ее на высоты счастья, а потом вдруг по странной прихоти раздраженного чувства, с каким-то злобным вдохновением тут же и унизить ее, - может быть, только для того, чтобы опять начать все сначала, опять бросить все к ее ногам и в конце концов заставить-таки ее в очередной раз смириться, перешагнуть и через эту обиду, и через эту горечь, и через уязвленную гордость - словом, опять утратить всякое самолюбие. Впрочем, по тем же свидетельствам, Регина порой тоже беспощадно терзала самолюбие Пахаря, провоцируя его на разного рода крайности… В общем, они любили и потому мучили друг друга. Такое бывает между людьми. Но мне все равно было горько слышать про эти роковые страсти. Регина всегда вызывала во мне симпатию. Как эта красивая и гордая женщина могла снизойти до связи с брейкером, более того, выносить все те унижения, которым он ее подвергал?
Сейчас остается только жалеть, что этот вопрос так и остался для меня риторическим. Попытайся я на него ответить, изучить отношения между Пахарем и Региной, - может быть, мне уже тогда удалось бы догадаться об истинных намерениях Пахаря. Ведь помнил же я тот памятный вечер и разговор с Региной - разговор, во время которого у меня впервые появилась мысль о том, что “на пажитях небесных” могут, пожалуй и впрямь решаться судьбы человечества.
Это было незадолго до разрыва Регины с Маном. Я прибыл на Амброзию по анонимному вызову, специально для встречи с человеком, который обещал в письме “обратить мое внимание на исследования, грозящие поколебать стабильность цивилизации”. В этот день молодой, тридцатидвухлетний руководитель биостанции доктор Стефан Ман растолковал мне, что такое аутотрофный синтез, я осмотрел лаборатории, реакторы, побывал в польдерах, но так и не понял, откуда может грозить опасность. Наоборот, все, с чем я встречался на Амброзии, представлялось мне высочайшим воплощением гуманизма. Шутка ли сказать - искусственная пища!
“Люди расселились уже до орбиты Юпитера, - говорил, - и продолжают упорно, с неимоверным трудом создавать вокруг себя земную биосферу. И в космосе мы, борясь с голодом, пытаемся действовать все тем же архаичным способом: взрыхлить почву, посеять зерно и собрать урожай. Мы никак не можем освободиться от пашни, от навоза и потому похожи на мореплавателей эпохи Магеллана, которые, отправляясь в путь по воде, с собой брали тоже воду. Но подумайте: ведь достаточно разъединить молекулы воды и молекулы соли, чтобы морская вода стала пресной. Точно так же достаточно определенной рекомбинации молекул, чтобы превратить любое неорганическое вещество в белки, жиры и углеводы. Некоторые простейшие организмы, грибки - дрожжи кандиды, например, - способны превращать нефтепродукты в высокомолекулярные соединения. Моллюск тридакна давно воспет в литературе за умение перерабатывать себе в пищу неорганические вещества. То есть аутотрофный синтез в природе есть и процветает. Так почему бы и нам не смоделировать его? Люди всегда стремились избежать проклятия, по которому человек будто бы навечно обречен в поте лица добывать хлеб свой. И действительно: ныне аутотрофный синтез даст нам возможность легко создавать пищу из чего угодно, позволит наконец накормить страждущих и избавит человечество от вечной угрозы голода”.
В заключение Ман показал мне пробирку с мутным желтоватым киселем. Это была белковая плазма, синтезированная из углистых хондритов, которыми так богата Амброзия. “Когда-нибудь мы сможем перерабатывать астероиды, камни, космическую пыль в пищу, в этакую манну небесную”, - сказал при этом Ман. Я воспринял его слова как шутку и ответил, что до сих пор превращать камни в хлебы удавалось только мифическому существу. “Люди становятся богами”, - усмехнулся Ман.
Помню легкое чувство ошеломления, с которым я поздно вечером обдумывал у себя в гостинице идеи Мана. Я - человек, далекий от абстракций науки, вижу все практически, и тут как бы несколько сбился. В моем сознании словно бы выпал куда-то целый кусок мироздания - все эти страсти по хлебу: войны за жизненное пространство и мировой передел, стенания “страждущих”, высохшие черепа убогих и стоны голодающих. Я старался настроиться на глубокомысленный лад, но вместо этого в голову лезла какая-то дилетантская чушь, какие-то космические облака манной крупы, планетарные туманности из капель сиропа и Сатурновы кольца из сублимированных бифштексов.
Мир как-то незаметно превращался в грандиозную объедаловку, где каждый мог нырнуть в изобилие, не сходя с места. Конечно, размышлял я, если нам по силам искусственно создавать белок и все остальное, то зачем мучиться, зачем налаживать этот неимоверно сложный и капризный механизм живой природы? Зачем пахать землю, зачем строить в космосе эти громадные польдеры, сеять в них зерно, растить пшеницу и печь хлеб, если можно будет легко получить тот же продукт, работая на молекулярном уровне? Знание о том, как из всего сделать хлеб, есть уже сам хлеб; остальное несущественно.
