плода происходит там же, и через девять месяцев родители получают своего младенца, так сказать, “по почте”. Конечно, при этом мы решаем массу проблем, избегаем многих неприятностей, типа родовой боли, но сможет ли женщина, получив ребенка таким путем, испытывать всю полноту счастья? Я понимаю: упрощение извечного способа рождения вызвано необходимостью. Но почему никто не думает над технологией замещения? Почему не разрабатывается модель, позволяющая женщине испытать хотя бы иллюзию того, с чем ей приходится расставаться?
Мы давно начали упрощать и способы вступления в брак.
В обществе всегда существовали определенные трудности, связанные с поиском брачного партнера. Возможность неудачи придавала особую ценность переживаниям, особую ответственность поступкам, определяющим сближение. Сейчас, когда компьютеры подбирают партнеров почти со стопроцентной гарантией успеха, человек заведомо застрахован от одиночества. Это, конечно, прекрасно, только мы должны отдавать себе отчет в том, что из нашей жизни полностью исчезло представление о партнере, как о том, кто дан судьбой, как о “суженом”. Какая уж тут “судьба”, когда каждый знает: партнер, на котором сегодня остановлен выбор, вовсе не является единственным, стоит обратиться к машине - и он может быть заменен другим, ничуть не худшим”.
Регина говорила еще долго, приводя все новые примеры. По ее словам выходило, что в наши дни технология упрощения безоговорочно обгоняет технологию замещения, и это грозит человечеству массой неприятностей и конфликтов. Люди устраняют извечно стоявшие перед ними трудности одну за другой, и иного пути у них нет. Но вместе с проблемами, которые исчезают, люди теряют что-то в себе. Они утрачивают драгоценные крупицы духа, которые были завоеваны ими когда-то в борьбе с невзгодами и труде. В конце Регина помолчала и добавила: “Иногда я очень хочу, чтобы Стеф куда-нибудь провалился со всеми своими опытами!” Мне запомнились эти слова, убежденно и страстно сказанные в одном из глубинных отсеков станции, где под слоем камня, бетона и стали жгучим беспокойным угольком светился красный комбинезоН. Не помню точно, что я возразил Регине; кажется, я просто не поверил ей. Для меня тогда гораздо более очевидным было то, что Регина стремится превратить Мана в злого гения, ибо таким он явно возбуждал в ней сильные чувства. Этот дилетантский психоанализ вполне удовлетворил меня, и только потом, много позже, я вычитал у Чарльза Сноу, что чаши добра и зла действительно находятся в руках ученых, но некоторые из них считают, “будто эта тяжелейшая ноша незаслуженно взвалена на их плечи. Они хотят только одного - делать свое дело”. Может быть, к такого рода ученым принадлежал и Ман, но к тому времени он и Регина уже расстались, практический вопрос был снят, а над проблемами философскими комиссару, работающему в одном из секторов Пояса, задумываться просто некогда.
Теперь, однако, отвлеченные идеи показывали свою силу; они порождали реальность, причем самую грубую, с уголовным оттенком. Камни, превращенные в хлебы, думал я, безопасны лишь в книгах; будучи материализованы, они становятся взрывчаткой, поводом для столкновений и катастроф. Что, если Ману и в самом деле удалось овладеть технологией библейского чуда? Иисус Христос не запатентовал своего изобретения, и вот уже люди, обыкновенные люди берутся за дело, которое всегда требовало мудрости богов. При этом они, конечно, не могут обойтись без споров, взаимных проклятий и ожесточенной борьбы. Неужели, думал я, эти два года ничего не изменили и Регина только для того сблизилась с брейкером, чтобы добиться победы над Маном? Эта мысль не отпускала меня до самой Амброзии, но я, однако, ничего не сказал Мейдену. Да и что я мог сказать? Что катастрофы на биостанциях вызваны желанием одной женщины вернуться к прежнему любовнику? Или что дела, которые вытворяет рыскающий в Поясе брейкер, - это просто “аргументы” в одном философском споре?
Хуже всего, что я в конце концов сам запутался. Когда я вспоминал слова Мана, мне казалось, что все стоит на своих местах, наука борется за гуманизм и человечество движется ко всеобщему благополучию. Но стоило мне встать на точку зрения Регины, как в деле открывались такие катастрофические бездны, в которых могла сгинуть не только биостанция. Самое жуткое, что, приближаясь к Амброзии, я не знал, выступаю ли я при этом спасителем или тем, кто толкает мир в пропасть. Так или иначе, я не ждал от Амброзии ничего хорошего. Мне теперь даже трудно было поверить, что благодаря успеху программы “Скайфилд” этот астероид мог стать вратами в рай. Даже внешне Амброзия мало подходила для столь радостного места. Все углистые астероиды необыкновенно темны, это самые мрачные объекты в Солнечной системе. Двухсоткилометровая косматая глыба Амброзии, растущая на экране как медленный черный взрыв, походила скорее на вход в преисподнюю, чем в райские кущи.
Один из бытовых отсеков биостанции пышно именовался “Отель “Амброзия”. Пахарь зарегистрировался там под чужим именем и вселился в номер, который заранее был подобран так, чтобы, выходя из него в любую сторону, брейкер обязательно проходил мимо комнаты, занимаемой нашим человеком.
В номере Пахарь пробыл недолго. Как было установлено, он проглотил две таблетки успокаивающего средства и запил их стаканом минеральной воды. Затем он спустился в холл и спросил у портье, какой марки компьютер используется на биостанции и постоянно ли он действует в синхронном режиме с ИНИКСом. Ему ответили, что все работы на астероиде программирует и проводит компьютер “Логос-дейта”, который входит в ИНИКС на правах подсистемы и непрерывно общается с ним.
После этого Пахарь отправился на встречу с Маном. Разговор между ними состоялся в баре на верхнем этаже отеля. Наши люди находились двумя этажами ниже и наблюдали происходящее с помощью телекамер, установленных в зале. Как только встреча закончилась, на связь со мной вышел руководитель группы наблюдения Эдмунд Дин.
– По распоряжению Мейдена мы переходим в ваше подчинение, комиссар. Когда вы будете на Амброзии?
Я ответил, что посадка состоится через полтора часа, но у нас нет времени ждать и следует обсудить беседу Мана с Пахарем прямо сейчас.
– Выберите из видеозаписи самое важное и покажите мне. Остальное можете передать словами, - сказал я Дину.
– Хорошо, - кивнул он. - Даю начало.
Экран мигнул, появилась картинка, и я увидел Пахаря сидящим за столиком в баре. Через минуту к нему приблизился Ман, поздоровался, сел. При этом сработал трансфокатор, лицо брейкера придвинулось вплотную, и я впервые смог отчетливо рассмотреть его. Пахарь выглядел сейчас совсем не так, как на голограмме, которую я видел на совещании. Передо мной было лицо одержимого, может быть, даже безумца. В нем присутствовало все, что обычно любят описывать авторы дешевых детективов: запавшие глаза, потный лоб, горящий, беспокойный взгляд, фанатично сжатые губы. Во всем облике Пахаря ощущалось огромное внутреннее напряжение, временами переходящее в явственную лихорадку. Словом, это был человек, живущий, что называется, на пределе. Я немало видел подобных типов; такие люди слишком развиты, чтобы невозмутимо сознавать себя вне закона, и потому живут с ощущением насекомого, которого вот-вот прихлопнут. В конце концов это их так изматывает, что они даже с облегчением протягивают.руки, когда им надевают наручники.
– Вас прислала ко мне Регина? - спросил у Пахаря Ман.
Было заметно, что он волнуется.
– Нет, - усмехнулся Пахарь. - Я сам пожелал вас видеть. Регина лишь рассказывала мне о вашей работе.
Лицо Мана поскучнело.
– Вы, очевидно, биолог? - спросил он без особого любопытства.
– Нет, я кибернетик.
Ман удивленно взглянул на Пахаря: - Тогда не понимаю… чем, собственно, обязан…
– Я задам вам несколько вопросов. Прошу вас ответить на них предельно искренне. Это очень важно.
Ман пожал плечами: - Если смогу - пожалуйста.
– Почему вы расстались с Региной?
Вопрос был явно неожиданным и грубым. Ман даже покраснел.
– Зачем это вам?… Кто вы?
Пахарь строго посмотрел на Мана.
– Повторяю, - сказал он, - вопрос очень важен. От него зависит жизнь человека.
Кажется, Ман начал пугаться брейкера. Он отвел глаза в сторону и криво усмехнулся:
