лишен не только государственных границ, но национальной самоидентификации. Заслуживает огромного уважения смелость Ефремова, с которой он взялся охватить все стороны человеческой деятельности и жизни - от прорисовки инфраструктуры и достижений науки, до сугубо гуманитарных сфер, как то - педагогика, культура, досуг, любовь и т.д. Мир, нарисованный писателем, неоднозначен и противоречив, но тем и привлекателен.
Если Ефремов раздвинул горизонт коммунистической утопии, то А. и Б. Стругацкие населили эту самую утопию живыми людьми, которых не хватало в 'Туманности Андромеды'. Люди будущего у Стругацких вообще мало чем отличаются от современников. Бесспорно, цикл новелл 'Возвращение. Полдень ХХII век' (1962) - одна из лучших панорам далекого будущего, созданных в советской литературе. В сущности, Стругацкие написали не просто утопию, а Историю Будущего, хотя и мир Полдня по мере удаления от дня сегодняшнего приобрел черты статичности - недостаток, свойственный большинству утопий вообще.
На мой взгляд, недооцененной оказалась попытка Вадима Шефнера изобразить в романе 'Девушка у обрыва' (1965) гармоническое общество 22 века. А между тем, наряду с утопиями Ефремова и Стругацких это одна из лучших и самых живых утопических картин советской литературы. Шефнеровский роман - яркий пример гуманитарной утопии, которой присуща нарочитая 'несерьезность', что заметно выделяет произведение из ряда других образчиков жанра. Шефнера мало волнуют научные достижения будущего (хотя один из главных героев - ученый, открывший Единое Сырье аквалид, что привело цивилизацию к абсолютному благополучию), в центре его внимания - человеческие отношения. А они, как оказывается, совсем не изменились. Ну разве что ругательства вышли из употребления и алкоголиков стало поменьше (их автор остроумно окрестил словом 'Чепьювин' - т.е. Человек Пьющий Вино). В юмористических красках писатель изображает сложности обновления общества. Например, вместе с деньгами Всемирный Почтовый Совет решил отменить и почтовые марки, а их коллекционирование признано 'пережитком, не приносящим человечеству никакой пользы'. Разумеется, это вызвало решительный протест со стороны многочисленных филателистов. Встречаются и другие курьезы, связанные с отменой денежных единиц - роботы-официанты, не приученные к 'халяве', стали обслуживать клиентов менее добросовестно.
Из попыток создать масштабную коммунистическую утопию стоит упомянуть и роман-эпопею Сергея Снегова 'Люди как боги' (1966-1977). Стремясь облегчить восприятие социально-футурологических идей, автор втиснул утопию в жанр 'космической оперы'. 'Опера' получилась великолепной, захватывающей, но зато утопические сцены - самые провальные в романе.
Утопия вернулась в литературу на очень короткий срок. По большому счету, подобные произведения отличались друг от друга разве что сюжетом и степенью литературного мастерства. Триада Ефремов- Стругацкие-Шефнер исчерпали ресурсы коммунистической утопии, ничего не оставив коллегам по перу. В советской литературе был возможен только один вариант будущего, шаг вправо, шаг влево немедленно карался. Из наиболее литературно талантливых произведений, посвященных обществу будущего назовем 'Мы - из Солнечной системы' (1965) Г. Гуревича, 'Глоток Солнца' (1967) Е. Велтистова, 'Скиталец Ларвеф' (1966) Г. Гора, 'Гость из бездны' (1962) и 'Гианея' (1965) Г. Мартынова, 'Леопард с вершины Каллиманджаро' (1972) О. Ларионовой.
Уже к 1970-м утопия практически исчезла с литературного небосклона. Она закончилась вместе с 'оттепелью'. Она просто не могла существовать в реальности застоя, с которой вступала в демонстративное противоречие. Утопию загнали в ведомство детской литературы. Фантастику нивелировали, усреднили не столько даже цензоры, сколько сама реальность. Для создания достойных картин будущего, фантастике недоставало упоения революционными свершениями из 20-х, ни даже 'накала' 'холодной войны' из 50-х. 1970-е - 'мертвый сезон' в советской НФ. Эта разочарованность 'вдохновила' певца Мирового Коммунизма И. А. Ефремова написать 'Час Быка' (1968). Всего десятилетие спустя А. и Б. Стругацкие разрушат внешнюю благость Полдня убийством Абалкина в 'Жуке в муравейнике'. Немногим позже автор 'розовощекого' романа 'Путешествие длинною в век' (1963) В. Тендряков напишет антиутопию 'Покушение на миражи' (1988) ***.
Пред будущим теперь мы только дети…
В середине 1980-х годов идея планетарного коммунизма окончательно развалилась и фантасты вернулись на 'русское поле'. Очередной социальный эксперимент пробудил к жизни, казалось, забытый жанр - антиутопию. С Перестройкой в СССР пришли не только гласность и подобие демократии, но и ощущение надвигающейся катастрофы. Именно это предчувствие распада империи и экстраполяция возможных политических, социальных и психологических последствий этого процесса составляют основное содержание большинства произведений конца 80-х - начала 90-х. 'Для одних эта эпоха стала огромной личной трагедией, для других - крушением 'империи зла' и 'тюрьмы народов'. В любом случае распад государственных образований исполнен трагизма и колоссальной психологической ломки. Ведь крушение государства - это не просто переделка границ и 'перестройка' общественно-политических и экономических отношений. Прежде всего писатели увидели здесь трагедию личности (Б. А. Ланин).
Знаковым произведением этой постутопической эпохи стал роман Александра Кабакова 'Невозвращенец' (1989), наиболее отчетливо выразивший суть времени. Кабаков с удивительной точностью предугадал многие негативные тенденции России 1990-х - развал страны, бессилие власти, путч, социальный террор и т.п. Конечно, содержание 'Невозвращенца' не сводится к одному лишь социальному прогнозированию. Писатель поставил перед собой задачу показать беззащитность человеческой личности в эпоху распада системы, и надо сказать, с этой задачей справился блестяще.
Сюжетно роман Эдуарда Тополя 'Россия завтра' (1990) близок 'Невозвращенцу'. В нем так же речь идет о политическом перевороте в России близкого будущего - контреформистском, организованном партийной верхушкой и закончившемся очередной народной революцией. Но если Кабаков стремился осмыслить происходящее, то популярный автор политических триллеров написал всего лишь еще один ядовито- безликий памфлетик****.
Антиутопия Владимира Войновича 'Москва 2042' (1986) хоть и лежит в русле политической сатиры, но выдержана в пародийном ключе. Взять хотя бы то, что писатель воспользовался классическим штампом утопической литературы - экскурсантом из прошлого. Главный герой, Виталий Карцев, при помощи 'космоплана' отправляется в будущее, на 60 лет вперед. И оказывается в МОСКОРЕПЕ - Московской ордена Ленина Краснознаменной Коммунистической республике, где давно уже провозгласили светлое коммунистическое Завтра. Здесь царит жуткая смесь партократии и теократии - Коммунистическая партия государственной безопасности (КПГБ) причислила к лику своих отцов-основателей… Иисуса Христа, а главный церковный иерарх, отец Звездоний, имеет звание генерал-майора религиозной службы. Но Церковь присоединилась к государству 'при одном непременном условии: отказа от веры в Бога'. В пантеоне Коммунистической Реформированной Церкви свои святые: святой Карл, святой Фридрих, святой Владимир и т.д. Разумеется граждане будущей России живут в условиях жесточайшей регламентации. Но традиционно пугающие антиутопические штрихи под пером Войновича приобретают комические черты. Ну, вот, например, какие правила поведения установлены в Предприятиях Коммунистического Питания:
Запрещено:
'1. Поглощать пищу в верхней одежде.
2. Играть на музыкальных инструментах.
3. Становиться ногами на столы и стулья.
4. Вываливать на столы, стулья и на пол недоеденную пищу.
5. Ковырять вилкой в зубах.
6. Обливать жидкой пищей соседей.
7. Категорически запрещается разрешать возникающие конфликты с помощью остатков пищи, кастрюль, тарелок, ложек, вилок и другого государственного имущества'.
Впрочем, мир МОСКОРЕПА почти дословно списан с реальности Союза периода развитого застоя,
