Вот если бы он потребовал немедленно отдать наличность и прочие ценности… Тогда я застрелил бы его, не вынимая руки из кармана, – карман куртки у меня аккуратно распорот, открывая доступ к поясной кобуре.
Но затевался здесь не просто и не только грабеж. Чтобы обчистить карманы, загонять жертву на чердак незачем… Зато предсмертный крик оттуда, из-под крыши, донесется ослабленным, и едва ли кто-то его услышит, место глухое.
Оставлять в живых ограбленных этому типу никакого резона не было. Судьба наградила его весьма броской особой приметой: здоровенный багровый лишай занимал почти всю лысину и сползал на лицо. Первое же заявление от потерпевшего – и грабителя очень быстро вычислят, схватят и опознают.
Короче говоря, лезть на чердак я не собирался. По крайней мере сейчас. Потому что, если у этого организма, кроме гарпунного ружья, имеется в голове пара извилин, он понимает: когда придет его черед пролезать в оконный проем следом за мной, он станет крайне уязвим. Самый логичный выход: всадить в меня гарпун, как только я вскарабкаюсь на подоконник – так, чтобы тело свалилось внутрь. И неприятные случайности исключаются, и делать лишнюю работу – поднимать и переваливать внутрь убитого либо раненого – не придется…
Прокачка ситуации уложилась в полсекунды, слишком уж все очевидно. Гарпунер даже не успел повторить свой приказ – я, старательно изображая испуг, послушно повернулся, взялся руками за усыпанный песком подоконник… Задумка была проста: швырнуть горсть песка, метясь в лицо придурку, швырнуть через плечо, не оборачиваясь. И одновременно начать панихиду с танцами…
Но судьба послала мне кое-что получше. Пальцы нащупали под песком осколок стекла, довольно большой и зазубренный. В полет мы отправились одновременно: стекляшка за спину, а я – в сторону, уходя с линии выстрела.
Выстрел не прозвучал, все-таки ружье оказалось пружинным – клацнула пружина, гарпун с громким лязгом ударился о кирпичную стену. Я перекатился, на ходу выдирая из кармана «дыродел». Но стрелять уже не потребовалось…
Разряженное гарпунное ружье валялось на песке. Противник выл на одной ноте, пытаясь вытащить осколок из глазницы. Пытался и не мог, пальцы скользили по окровавленному стеклу. Растянутая и заляпанная майка стала еще более заляпанной, украсившись свежими красными пятнами… Я прекратил его мучения, врезав рукоятью «дыродела» по затылку. Силу удара не дозировал, сработал как в бою, где способных подняться на ноги противников оставлять за спиной не принято. Если череп толстый, можно выжить и после такого удара, а не выживет – его проблемы.
Потом слазал-таки в окно, на разведку.
Чердак напоминал громадную песочницу, но играли в ней отнюдь не в куличики и прочие невинные детские игры. Похоже, тип с гарпуном не обитал тут постоянно, – никаких следов ложа и очага. Здесь у него был охотничий домик… Обстановка скудная – два ящика, два десятка пустых бутылок – больших из-под минералки и водочных четвертушек. А еще, непонятно зачем, большая шахматная доска, но без фигурок…
В стороне лежало тело. Мертвое, как засвидетельствовал недавно мой сканер. Но я на всякий случай подошел, проверил. Женщина лет пятидесяти и в самом деле оказалась мертва. Ублюдок выстрелил ей в живот, затем выдрал гарпун, оставив зияющую рваную рану. Затем изнасиловал умирающую либо занялся некрофилией с остывающим трупом. Именно в таком порядке – иначе задранная до подбородка юбка жертвы тоже бы оказалась прострелена…
У женщины не хватало двух пальцев – мизинца на левой руке и безымянного на правой, мочки ушей были разодраны, окровавлены… Я еще раз внимательно посмотрел по сторонам. Ну точно, в полутьме, под самой крышей, небольшой склад добычи – сумочка, коммуникатор, а рядом на аккуратно подстеленных женских трусиках кучка недорогих драгоценностей – браслетик, цепочка, сережки, два кольца со следами крови.
Жертв здесь использовали рачительно, по полной программе. Для всех потребностей души и тела. Именно жертв, не жертву, – в самом дальнем углу песок подозрительно бугрился несколькими холмиками вытянутой формы. Раскопками я заниматься не стал, примерно представляя, что увижу…
Когда я уходил, на здешнем импровизированном кладбище насчитывалось на два холмика больше – один на чердаке, другой снаружи, у стены в тенечке, – под ним упокоилось гарпунное ружье, а заодно и его владелец. Урод еще дышал, но я не стал наносить ему удар милосердия, лишь связал руки и ноги найденной на чердаке веревкой и прикрыл лицо от песка подолом его собственной футболки. Надеюсь, ублюдок успеет очнуться и сообразить, что заживо похоронен… Не считайте меня Робин Гудом, мстителем за убитых и изнасилованных. В нашем мире каждый за себя – и это всего лишь расплата за ту судьбу, что поджидала меня на чердаке, превратившемся в большую песочницу.
Однако нет худа без добра: приключение неприятное, но свидетельствует, что никаких засад в окрестностях нет. Никто, организуя операцию, не позволил бы путаться под ногами этому охотнику на одиноких прохожих. Дальнейшие предосторожности не имели смысла, и я прямиком пошагал к цели своего путешествия.
…Возле двери из стены торчала рукоятка механического звонка в виде бронзовой еловой шишки. Рядом, на косяке, – кнопка звонка электрического. Первую я повернул, вторую нажал, понятия не имея, как здесь сегодня обстоит дело с отключениями.
Ни звука изнутри дома до меня не донеслось. Но по крайней мере один из звонков работал, потому что несколько секунд спустя лязгнули запоры двери, и она слегка, на несколько сантиметров, приотворилась.
Не дожидаясь приглашений, я вошел внутрь. Дистанционно управляемая дверь тут же захлопнулась за спиной. Вновь лязгнули замки. В этом доме милая манера встречать гостей ничуть не изменилась за минувшие годы… Приятно, что хоть что-то в нашем мире остается прочным и неизменным.
– Поднимайся наверх! – прозвучал голос.
Все тот же голос… Который я когда-то ненавидел, а затем вспоминал с теплотой и ностальгией…
Ступени лестницы, ведущей в гостиницу, скрипели по-прежнему, и я…
И я мигом излечился от ностальгических чувств, едва лишь увидел хозяйку дома и услышал ее приветственные слова:
– Ты не появлялся здесь четырнадцать лет, мерзавец, – сурово произнесла бабушка Станислава. – Так за каким чертом явился теперь?
9. Все реки текут
Два длинных древесных ствола, очищенные от веток и сучьев, лежали вершинами на берегу Кулома, а комлями вдавались в реку, перпендикулярно берегу. Настил из потемневших досок превращал стволы в подобие плавучего причала. С тем же успехом сооружение можно было назвать и мостками, но использовалось оно именно как причал: ко вбитым скобам привязаны две лодки – узкие, длинные, с низкими бортами, Алька уже знал, что называют их здесь «гулянками».
На причале стоял Командир. Занимался он странным делом, – правильнее сказать, странным лишь для него и лишь в представлении Альки. Командир ловил рыбу, и не ту достойную царского стола семгу, что довелось сегодня отведать у Митрофана, – маленьких, с палец размером, крапчатых рыбешек. Подойдя поближе, Алька опознал в рыбешках пескарей, он и сам добывал таких в Плюссе кривобокой вершей, кое- как сплетенной из лозняка совместными усилиями четырех людей, отродясь не занимавшихся плетением.
Командир ловил простой, из длинного прута выстроганной удочкой. Осторожно снимал пескарей с крючка и отпускал обратно в реку… Иногда рыбешки срывались, но Командир не расстраивался. И не радовался пойманным. Ловил без малейшего проявления эмоций, словно исполнял ритуал, необходимый, но поднадоевший. Альку он, конечно же, заметил до того, как тот ступил на покачивающиеся под ногами доски причала. Но от занятия своего не отвлекся, внимательно наблюдая за движениями поплавка.
Алька постоял, переминаясь с ноги на ногу и не зная, как начать разговор. Начал с довольно-таки дурацкого вопроса:
– Хорошо клюет?
Командир глянул на него искоса и ответил невпопад:
– Вот здесь, наверху, – он кивнул на береговой обрыв, – стоял дом, где родился мой отец… И я в нем
