— А что, я, по-твоему, на работе зажатая?
— Да не то чтобы — просто там у тебя все под контролем.
— Еще бы. Я же с психами работаю.
Я встал, втянул пузо и пошел одеваться.
— Не втягивай, ты у нас и так как греческий бог.
В первый раз за много лет кто-то похвалил мою фигуру. Пусть даже и в иронической форме. Я надел вонючие вчерашние одежки и вернулся на кухню. Кейт ела мюсли.
— А что, Криспин вернулся? — поинтересовался я.
— Да нет, я же говорила, он уехал. А что? — спросила она, и капелька обезжиренного молока сбежала у нее по подбородку.
— Так это не его шлем в холле?
— Мой. — Она вытерла подбородок рукавом.
Оказалось, у нее есть мопед, но она на нем редко ездит.
— Дашь на выходные?
Она, не раздумывая ни секунды, протянула мне ключи. От такой неожиданной доброты у меня потеплело внутри.
— Литий не забудь.
— Уже выпил.
На самом-то деле я его забыл дома. Но особо не переживал: в кои-то веки мне было по-настоящему хорошо, и глушить настроение химией совершенно не хотелось. Мы вышли вместе, поцеловались на прощание, Кейт залезла в «Ауди» и уехала. Я натянул шлем. Он был мне туговат, в процессе еще несколько волосков с треском покинули родные фолликулы.
Мопед бодро мчал меня в сторону Аланова дома. Утро было безветренное, солнышко, как и положено в Англии летом, пряталось за облаками. Аланова машина по-прежнему стояла напротив входа, и продранная мной царапина сияла ослепительным блеском. Поскольку время было все еще раннее, я подъехал к метро и отдал пленку в срочную печать. Через час будет готово.
Потом купил газету и поехал к Аланову дому. Проглянуло солнце, воскресные улицы были начисто вымыты дождем, все машины блестели как новенькие. В пабе «Граф Спенсер» предлагали утренний кофе по утренней цене, я соблазнился, пристегнул шлем к мопеду и зашел внутрь. В пабе никого не было, кроме хозяина с красной физией, переживающего экономический спад в клубах алкогольного тумана. Эдакий кислый коротышка, настоящий британец, прости господи. По причине раннего часа особой разговорчивости он не проявил, и я спокойно уселся к окну, так чтобы видно было Аланову дверь, и, попивая бурду из кофеварки, стал смотреть на улицу сквозь оранжевые стекла «ручной выдувки». Это было все равно что смотреть сквозь донышко пол-литровой бутылки с горьким пивом. Эффект дополнялся стоявшей в баре застарелой пивной вонью. Через полчаса появился Алан и пошел вверх по улице. Криво выпуклое стекло придавало его фигуре форму банана. Когда он прошел мимо моего окна, я поднялся и вышел.
Как только я увидел его, настроение у меня резко испортилось. Ненависть загасила мягкое свечение утра, проведенного с Кейт. Убить эту сволочь. За глотку гада подержать, да так, чтобы он себе язык прокусил, чтобы у него кровушка по зубам потекла, и вниз, к подбородку. Пузырьками чтоб. Чтоб у него воспоминания младенчества горлом вышли с хрипом и клекотом. Чтоб его не было.
Прогулка в парке
Алан вышел на Глостер-роуд и заглянул в навороченный гастроном. В таких местах наценку на пакет молока рассчитывают на основе маркетинговых замеров уровня дополнительных доходов, лени и лоховитости целевой аудитории. Я топтался у большой витрины с футонами и смотрел в стекло, в котором мелькали отражения ярких машин. Потом отгородился ладонями, как шорами, и таким образом разглядел в глубине тощие японские матрасики на деревянных реечных днищах — печальные детища отошедших восьмидесятых. Футоны нынче идут со скрипом. Скоро скучающий продавец белилами намалюет на стекле: «РАСПРОДАЖА — Последние дни». Может, одну какую-нибудь букву выпишет задом наперед для разнообразия. А что? Все веселей, чем подыхать от скуки, глядя, как обрастают пылью клавиши вечным сном уснувшей кассы.
— О! Стив, привет! Ты что здесь делаешь? — Голос Алана раздался прямо у меня за спиной.
Нервы натянулись рывком, как парашютные стропы. Может, показалось просто?
Я обернулся и увидел в слепящем свете чей-то силуэт.
— Кто это? — заикаясь пролепетал я.
— Ты что? Расслабься. Это я, Алан.
Он положил мне руку на плечо. Меня передернуло. Через дорогу в «Ровере» сидели два детеныша полицейских.
— Господи, напугал! — Я попытался засмеяться, но шею свело намертво.
Он видел, что я за ним слежу. Нарочно петлял, чтобы меня накрыть. И дети-полицейские знают уже, что я лазил к нему в дом.
— Извини, что напугал.
Алан глядел спокойно и слегка удивленно.
— Ну как ты? Лиз сказала, тебя уже выписали.
Фразы вылетали у него изо рта как отдельные, никак не связанные между собой единицы и прокручивались у меня в голове, как чужой багаж на «вертушке» в аэропорту.
— Выписали, — сказал я.
Алан потягивал через соломинку сок из пакетика, и его олимпийское спокойствие добавляло мне нервов.
— Ты за мной следил? — поинтересовался он.
Звук есть, а губы не шевелятся. Глюки, значит. Шалости внутреннего чревовещателя.
— Как в эти края занесло? День такой хороший, я думал, ты дома лужайку косишь.
Вот этот раз и фонограмма пошла, и губы задвигались. Алан пристально оглядел меня. Я чувствовал, что он видит все, что творится у меня в голове.
— Я к психотерапевту ездил.
— В воскресенье утром? — Алан удивленно приподнял бровь.
— На неделе у нее времени нет.
Он стоял так близко, что у меня в глазах рябило от его веснушек. Щека у него зажила, розовый шрам сантиметров в шесть длиной загибался с одного края как призрак улыбки.
— Да, спать с ними не очень прикольно…
— Что?
Господи, он что, видел меня с Кейт?
— Я говорю, на футонах спать неудобно. Ты ведь на футон смотрел?
— Да, у меня с позвоночником проблемы.
— Не связывайся лучше, все равно на таком не заснешь. Слушай, босс, а ты сейчас куда?
— В метро и домой.
Неубедительно получилось. Интересно, это одному мне так показалось или он тоже заметил?
Полицейские повыскакивали из машины и тормознули какого-то черного.[21]
— А не хочешь в Кенсингтонском парке посидеть? Кофе выпьем, — сказал Алан.
Никаких отмазок придумать не удалось, и я, как зомби, потащился за ним. Проходя мимо кафе, подумал: а что это он меня в парк тянет?
— Это хорошо, что ты на терапию пошел, — сказал Алан. — После нервного срыва это совершенно нормально. Ты к кому ходишь? Хороший врач?
Алан досуха высосал пакетик с соком и, не сбавляя шага, высокой дугой отправил его в урну. Шел он быстро, топать за ним в такую жару было тяжело.
