лошадыо: высокая, стройная, прямая и такая деловитая… Ханнес подмигнул Упаку, который с любопытством на него поглядывал, и отправился за вторым мешком.
По пути Ханнес думал:
«Ох уж эта Эне, эта Хельдурова Эне… Нужна ей была моя помощь… Никакой помощи ей не было нужно! Небось вдвоем с напарницей мешки нагрузили бы, небось одна и сгрузить тоже смогла бы! А меня позвала с собою, чтобы от греха отвести. Решила свинью из огорода выпроводить!»
Он думал об этом без всякого раздражения, скорее с затаенной радостью и даже удовлетворенно, оттого что разгадал ее план.
Позже, когда они были уже в пути, — мешки лежали в задке телеги, а сами они сидели бок о бок на охапке сена, — и когда колеса телеги тарахтели в кээтеском ельнике, а Упак уже успел потерять всякую надежду, что сможет пробежаться в охотку (при ферме он мало двигался, а лошадь ощущает недостаток движения еще острее, чем человек), о том же самом заговорила и Эне:
— Завтра Эльдур будет дома, ты обещался прийти ему на подмогу, валить в лесу деревья, а кабы ты нынче остался у Ээди, так что из тебя завтра за работник. Начали бы опохмелку…
— Так вот почему ты сманила меня с собою! — произнес Ханнес.
— А с чего ж еще! — спросила, нет, сказала Эне.
В это время она с тревогой смотрела вперед — из-за поворота дороги доносилось тарахтение трактора. Упак тоже поднял голову. (Ну не странно ли, — он словно и не был лошадью космического века: боялся машин, боялся самолетов, а сильнее всего — тракторов.) Эне уже натягивала вожжи. И сразу же из матового сияния, образованного мириадами частиц от рассеявшихся солнечных лучей, словно гигантский жук, выплыл синий трактор «Беларусь». Он был с прицепом, на котором высился воз соломы. Эне остановила лошадь.
Тракторист, как видно, знавший повадки мерина с фермы, сбросил скорость и медленно прополз мимо, кивнув Эне из окошка кабины: дескать, полный порядок. У Эне не было времени даже покивать в ответ: как только трактор проехал, Упак рванул с места и понесся. — Куда тебя несет! — прикрикнула на него Эне и изо всей силы натянула вожжи. Но прошло некоторое время, прежде чем мерин уразумел, что нестись и впрямь некуда — трактор тарахтел уже далеко позади.
Они доехали до того места, где кончался кээтеский еловый бор и начинался березовый лес. Вчера, когда Ханнес проходил тут, он посмотрел, не распускаются ли уже почки. Даже сошел с дороги, даже наклонил ветку, чтобы разглядеть получше. Кээтеский березняк рос на обращенном к солнцу южном склоне, так что, если в окрестностях деревни Коорукесте какое-нибудь лиственное дерево первым выпускало листочки, то это происходило именно тут. Почки, правда, были уже большие, липкие и даже пахучие, но пока еще под броней бурых чешуек. Когда же Ханнес вновь отошел в сторону и взглянул вверх, на вершины берез, он увидел на фоне неба лишь чуть заметное красноватое колыхание. «Ждут дождя, — сказал он себе. — Снег сошел очень уж быстро, земля не успела напитаться влагой».
Да, так оно и было: снег сошел чересчур быстро, и земля осталась сухой; даже путного сокодвижения не было, правда, на пнях от спиленных зимою дерезьев выступила розовая испарина и муравьи сползались полакомиться ею, но когда Ханнес, работая в лесу, делал перерыв, чтобы перекусить, он мог спокойно положить свой бутерброд на пенек, хлеб ничуть не намокал снизу.
«Да, нужен бы дождь… — подумал Ханнес и теперь, взглядывая на вершины берез. — Прошел бы один хороший полоскун, не то чтобы ливень, а такой, поровнее, тогда бы к утру… Посмотришь вверх и увидишь — все макушки в зеленой дымке…»
— Дождик налаживается, что ли? — спросила Эне. Она словно прочла мысли Ханнеса.
— Да как сказать… — Ханнес не рискнул слишком уж обнадеживать Эне.
Они помолчали, глядя вверх на небо, оно было сплошь покрыто серыми тучами, об которые солнечные лучи разбивались на мириады осколков.
— Дождик позарез нужен! — сказала, нет, пожаловалась Эне. — Картошку когда еще посадили, сидит в земле и носа не кажет.
— У тебя небось в огороде полный ажур, все, что надо, посадила? — поинтересовался Ханнес.
— Что надобно, все посажено, — подтвердила Эне. — Глянь, какие руки у меня!
Эне зажала вожжи коленями и вывернула руки ладонями вверх. Ладони хранили следы долгой и тяжелой работы — в трещинах от воды и земли, в мозолях от вил и лопаты; на них был записан весь долгий, заполненный трудом месяц апрель со всеми его холодными и капризными ветрами…
— Красивые руки… — сказал Ханнес. — Работящие руки… — Ему захотелось взять их и погладить, но Эне словно бы угадала намерение Ханнеса, отдернула руки назад и ворчливо сказала — Ты что, насмехаешься?!
— Вовсе не насмехаюсь, говорю, что думаю! — возразил Ханнес.
Эне тоже посмотрела на свои руки, словно бы изучая, но не обнаружила в них никакой красоты и придирчиво спросила:
— Неужто тебе там, в чужих землях, не доводилось у женщин рук похоленее увидеть?
— Холенее, может, и доводилось, а красивее — нет, — стоял Ханнес на своем.
— Да не бреши ты! — Эне притворилась сердитой, хотя оснований для этого и не было.
«Да-а, к комплиментам она не привыкла», — подумал Ханнес.
— Куда тебя несет?! — снова прикрикнула Эне на Упака, хотя его никуда не несло.
Ханнес счел за лучшее изменить тему разговора.
— Неужели ты не боишься на нем ездить, ведь он тебя один раз уже завез в канаву? — спросил он. — Ну, в хлеву еще куда ни шло. Но на шоссе! Там машины и трактора снуют… Ты за жизнь свою не боишься?
— Иной раз и впрямь страх берет, — призналась Эне. — А что поделать, ежели ехать надобно.
Ханнес засмеялся, однако нельзя сказать, чтобы весело.
— Конечно, ежели тебе лошадиные подковы важнее жизни…
Они уже выехали на кээтеские покосы: поверх растущей по краям канав ольхи сквозь серое ненастье показалось жилье Эне: вначале крытая красным железом крыша хлева, затем дом, облицованный силикатным кирпичом.
— Ежели ты так печешься о моей жизни, так помоги мне Упака на гору до кузни погнать, — сказала Эне насмешливо.
— Помогу, а как же! — согласился Ханнес. Тут Эне сказала, что у нее еще уйдет чуток времени, надо обиходить скотину.
— Я тебе и со скотиной помогу! — пообещал Ханнес и подумал: «Помогать, так помогать!» К тому же…
…ему хотелось увидеть хлев Эне, куда он уже давненько не заглядывал.
Ханнес интересовался им не из пустого любопытства: строить этот хлев помогал и он тоже. Больше же всего сил вложил в цементирование фундамента и пола: словно спаренные быки, они с Хельдуром замешивали вдвоем раствор — и все вручную. Хельдуру не удалось достать бетономешалку, она как раз была занята в совхозном свинарнике (там заливали новый цементный пол, старый до того искрошился, что даже лошадь, хоть у нее и четыре ноги, могла упасть, а свинарка Айта однажды со злостью сказала: «Теперь мне бы надо выписать справку альпиниста, я что ни день ползала тут, по этим горным хребтам да пропастям, все-то из стойла в стойла, из стойла в стойло, да почитай что без всякого кислорода, да еще и навоз на телегу наваливала! — Такой тирадой Айта еще больше сама себя взвинтила и заорала: — Да что там бумага альпиниста, мне надо ордер выдать, ордер героя труда! — Услышав это, девчушка-зоотехник пискнула: — Правильнее говорить — «орден»! — Ордер али орден, мне все едино — хошь тот, хошь энтот мне ни к чему, первое дело, чтоб они пути починили, что мне за интерес этот ордер али орден заиметь, коли я с поломатой ногой в больнице лежать буду!»)
…так что одна бетономешалка была намертво задействована при свинарнике, другая же (точно так же намертво) при фундаменте начальника участка, Хельдур же не хотел ждать, поэтому он махнул на технику рукой. Ханнес, в свою очередь, поддержал его в этом, так и получилось, что они начали замешивать бетон вручную.
