Петр продолжал:
— А возвращался домой и все мои чувства гражданского достоинства как бы растворялись в нашей советской жизни, и я в ней плавал, как лягушка в парном молоке.
— С грудью, переполненной воздухом, тяжело дышится, — засмеялся Полехин, откидывая голову назад, отчего реденькие волосики на ней вздыбились. Потом он сказал:
— Так оно и было, Петр Агеевич, потому что вся атмосфера вашей жизни была насыщена вашим гражданским достоинством, этим человеческим величием, мы дышали этой атмосферой, поэтому не замечали того, какими драгоценностями владели. Вот что у нас отобрали, лишили не только гражданских прав, но и достоинств человеческих, — он замолчал и взглянул на Петра, словно ждал от него подтверждения своих слов, не дождавшись, положил свою руку на колено Петра, слегка потряс его, будто пробуждая, добавил:
— Я очень рад за вас, Петр Агеевич, что вы, как мне кажется, пришли к правильному убеждению. Оно, это убеждение, если оно пришло к вам в результате трудных поисков, поможет вам найти свою верную позицию и правильные ориентиры в жизни.
— А я ее нашел, свою позицию, твердо нашел, — с воодушевлением воскликнул Петр, весело глядя на Полехина.
— Ну, и какая же у вас позиция, можно узнать? — улыбнулся Полехин, дружественно улыбнулся, располагающе к откровению.
— А вот какая! Как-то — недавний вечер, слушаю по телевидению: президент просвещает и говорит, что раньше (это, конечно, при Советской власти) люди, дескать, жили в униженном состоянии, потому что им все надо было выпрашивать и вроде как унижаться перед чиновником. А вот сейчас — это при нем в либерально-демократическом государстве, в рыночных условиях — не надо ничего ни у кого выпрашивать — пошел куда надо и купил. Свобода личности! — Петр даже расхохотался, запрокинув голову, и посмотрел на Полехина сквозь выступившие слезы и затем саркастически добавил: — Куда еще больше свободы! Но по телевидению нет обратной связи, а так бы я ему сказал: Не пудри мне и всем людям, дорогим твоим россиянам мозги, как в свое время выражались демократы, или не вешай лапшу на уши, как сейчас говорят твои чиновники. Именно в настоящее время, при твоем либеральном правлении мы, трудовые люди, и терпим нечеловеческие унижения, неуважение личности. Так, Мартын Григорьевич?
— Так, Петр Агеевич, так, дорогой мой, — воскликнул Полехин и хлопнул Петра по плечу и внимательно, с проницательностью посмотрел Петру в лицо, словно желая просветить внутреннюю суть Петра Агеевича, потому как слова — еще не вся суть человека, как у того же президента, о котором он говорит.
Но Петр не понял проницательности взгляда Полехина. Простой рабочий человек он и есть простой человек, так как всегда прост и целен в своей человеческой сути, прост и целен, как сама природа со своей сменой дня и ночи. В главном у него слова никогда не отделяются от мыслей, а мысли от внутренней сути — любовь — так любовь, ненависть — так ненависть, правда — так правда, ложь — так ложь. Не потому ли человек прост, что открыт и искренен, честен и непринужден. Простой человек велик своей неподкупностью, он всегда истинен.
Петр разгорячился от своих слов, будто впрямь говорил с президентом, щеки его воспылали румянцем, польщенный Полехиным, он еще с большей горячностью и уверенностью говорил:
— Ежели президент сделал кивок в наше советское прошлое с ложным намеком, так это только указывает на то, что он есть ненавистник советского и того, что мы имели. А имели мы, простые люди, самое важное и самое для моей жизни главное — свободу и право требовать от государства и Советской власти, не выпрашивать и покупать на доллары, как он, президент, говорит, а требовать, потому что такая она у нас была, Советская власть, учила требовать от нее, а не просить. Трудовой народ сделал для себя Советскую власть не для того, чтобы просить, а — требовать, и требовал, а не просил. И мы требовали, как нас учили, требовали гарантированную работу и зарплату за труд, требовали отдых и полезные для здоровья занятия, требовали жилье и обеспечение нашей жизни, требовали для наших детей детство и обучение, защиты нашего здоровья и лечения в случае болезни, словом, требовали достойной и обеспеченной жизни. И все это требовалось не в порядке иждивенчества, как нас теперь размазывают, а в том порядке, как выстраивалась наша жизнь во имя человека, как нас учили Советская власть и Партия коммунистов. В этом, я считаю, и была наша свобода и даже честь, если хотите, — он заглянул в лицо Полехину с выражением гордости и радости, точно искал согласия и поддержки, и добавил:
— Я еще не родился, когда была Великая Отечественная война, но твердо уверен, что народ от Сталина требовал победы в войне, об этом и в песнях пелось, что нам нужна одна победа, а от себя народ обещал, что он за ценой не постоит. И на это требование Сталин не только отвечал, что победа будет за нами, а выполнил требование народа, потому что для всех была одна воля — воля Советской, народной власти, и все этой воле подчинялись. Конечно, не всегда в раз выполнялось каждое требование, не всегда тотчас были возможности у государства для выполнения наших требований. Но нам ни в коем разе не отказывали: Советская власть знала свои обязательства — удовлетворять потребности трудящихся, не отмахивалась от своих обещаний и с течением времени выполняла их. Так я к чему это говорю? К тому, что нынче у демократов мы все это утратили, вернее, все это у нас отняли. Прежнее наше право и свободу требовать подменили правилом надо тебе что-то — купи, все купи — возможность работать и зарабатывать на жизнь, возможность иметь жену и детей, лечиться в больнице и все прочее. Одним словом, всю нашу жизнь, все наше достоинство, всю человечность — все загнали в денежную машину. Честь и достоинство, свободу и право человека подменили звоном и блеском доллара. А что касается иждивенчества, так не мы, трудовые люди, иждивенцы, а государство стало иждивенцем, потому, что живет не за доходы от экономики, доходы эти оно отдало олигархам, а от налогов с трудящихся, от поборов, а его чиновники — от вымогательств и коррупции. Вот что бы я ответил президенту, будь по телевидению обратная связь. Только он затыкает от этого уши, глаза у него блудливые, а ум затуманенный, чтобы видеть меня…
Надо работать над организацией трудовых масс
— Вы давно уже сидите, Мартын Григорьевич? — раздался неожиданный для Петра голос Костырина. Петр сидел на скамейке боком, обернувшись к Полехину, и не видел, как подошли Костырин и главврач больницы Корневой.
Подошедшие энергично, с явной бодростью, довольные своим сделанным делом поздоровались с Мартыном Григорьевичем, затем с Петром Агеевичем, причем Петр отметил, что с ним здоровались с теплым почтением, точно его присутствие на встрече было главное желание их.
— Просим извинения, что заставили ждать, — снова воскликнул Костырин, — и вы, Мартын Григорьевич, наверное, тоже опоздаете с обеда? — и, открыв свой неизменный дипломат, который, как всегда, держал на коленях вроде письменного стола.
— Не волнуйтесь, у меня еще не вышло время, а за ваше отсутствие у нас с Петром Агеевичем интересный и полезный разговор состоялся, — с добродушной улыбкой, поглядывая на Петра, успокоил Полехин. — Ну, а у вас какие дела?
— Вот образец обращения коллектива больницы с приглашением прийти на митинг в защиту больницы завода, — показал листок с текстом обращения Костырин.
Текст был снят с компьютера с полями по сторонам, в заголовке и в конце был орнаментирован виньетками, видно было, что авторы старались не по принуждению, и только одним этим старанием не только признательно приглашали на митинг, но и заранее благодарили за участие.
Полехин взял лист с текстом, внимательно, и раз, и два молча прочитал, потом показал его Петру Агеевичу, при этом сказал, не то оценивая, не то спрашивая у Петра:
— Хорошо?.. Текст правильный, призывный, горячий! А вот украшения, как мне кажется, больно густо наложены, отчего и аляповато получается и какой-то неуверенностью сквозит. Впечатление такое создается с первого взгляда, будто мы приглашаем на фестиваль какой-то в Парк культуры и отдыха, а не на деловой разговор, равный рабочему, революционному сражению с капиталом, если хотите. Тревожнее, проще надо — намерение будет выглядеть более деловым, солидным и уверенным. Ну, ладно, а с размножением и распространением как будем решать?
Костырин и Корневой стали по очереди рассказывать, как и кто отпечатает и размножит текст
