И они спустились на первый этаж, Михаил Александрович отомкнул свом ключом замок в двери и ввел Татьяну Семеновну в большую комнату, скорее похожую на небольшой зал, чем на класс, здесь на стене висел даже небольшой экран, очевидно, для какого-то кинопоказа.
— Что, обратили внимание на киноэкран? — спросил с улыбкой директор, заметив, как Татьяна Семеновна задержала свой взгляд на экране. — В музее хранится собрание отснятых кинолент наших кинолюбителей. Вот после каникул устроим конкурс документального кинопоказа наших кинорепортеров, бывают очень интересные кинокадры.
Татьяна Семеновна оглянулась вокруг. Вся комната была увешана фотоснимками, другими экспонатами, по стенам стояли стеклянные витрины с документами, книгами и некоторыми личными вещами. Окинув взглядом обстановку в комнате, Татьяна Семеновна отметила тематичную и предметную хаотичность расположения экспонатов, но об этом промолчала, выразила лишь восхищение множеством музейных материалов.
Похоже, что сам Михаил Александрович замечал хаотичность в музее, его внутреннюю неустроенность, зачем и привел сюда Татьяну Семеновну с ее художественным вкусом и пониманием того, для чего музей в школе предназначается.
— Вот сегодня я вам отдам ключ от этого зала с просьбой поизучать представленный материал в музее на взгляд нового человека и предложить свое мнение на предмет того, чтобы все преобразить более привлекательно и со смыслом. А потом мы обсудим, что вам для этого нужно, а Галина Сидоровна нам поможет деньгами, — с веселой, слегка лукавой улыбкой положил в ладонь Татьян Семеновны ключ от музея.
Татьяна Семеновна тотчас сообразила, что от нее требовалось, и какое о ней сложилось представление у директора, про себя порадовалась доверию и была уверена, что предположение директора оправдает. Но ее смущало то обстоятельство, что ее работа в музее может как-то выделить ее в еще незнакомом коллективе до того, как станет работать учительницей, а какой учительницей в классе, на уроках покажет себя, она и сама не знала, и какой физик или математик из нее выйдет, тоже не знала.
Но, помня о своей безработности, на этот раз она наступила на свою скромность, ибо уже без робости знала, что работать она всегда и во всем умела, и что в работе на нее всегда не только увлечение находило, но и вдохновение являлось, и тогда вся она, казалось, облачалась в легкий праздничный наряд, а мысли ее свободно парили над предметом труда — и это были часы, дни, недели ощущения счастья.
В такие моменты она любовалась своей красотой и приступами чувства любви к мужу, детям, родителям, ко всем людям, это был ее высший душевный взлет к достижению идеала человека. Все это в ней проявлялось не в мыслях, не в самопереоценке, не в психологическом анализе, а как естественная ее сущность, углубленная, может быть, процессом общественного труда, из чего и вылепилась вся ее натура.
Михаил Александрович затем позвал ее в свой директорский кабинет — небольшую комнату с одним окном, в которой стояли большой письменный стол, заваленный книгами, два простеньких кресла перед столом, книжный шкаф, полный книг, а по стенам из подвешенных горшочков дрались лианообразные растения, которые тут назывались комнатными растениями.
В углу по правую руку от стола, на специальной подставке, сделанной учащимися, стоял небольшой бюст Ленина. Весь правый край стола занимал компьютер.
Усадив Татьяну Семеновну в кресло, Михаил Александрович сел на обычное свое место за столом, молча, продолжительным взглядом посмотрел на будущую учительницу, как бы что-то взвешивая в мыслях, потом решительным движением выдвинул ящик стола, вынул и положил на стол пухлую папку, прикрыв ее рукой, доверительно поведал:
— Вот тут лежит черновик рукописи моей будущей докторской диссертации, которую я назвал Детско-юношеский школьный коллектив в условиях социального расслоения российского общества. Я хочу просить вас прочитать ее и дать свой критический отзыв. Причем не смущайтесь, пусть ваши замечания будут проистекать не с научной, даже и не с профессиональной, учительской точки зрения, а просто с товарищеской, с точки зрения мыслящего человека, и пусть вас не смущает название и назначение этого труда — докторская диссертация. Мне будет дорог отзыв представителя производственного коллектива, несущего дух пролетариата.
Просьба директора для Татьяны Семеновны явилась такой неожиданностью, что она не только растерялась, а даже испугалась такой просьбы. Она внимательно посмотрела на Михаила Александровича, желая выяснить для себя, серьезно ли он сделал такую просьбу и для чего? Не испытывает ли на какой-то предмет? И тут же устыдилась своей мысли, подозревающей скрытое намерение в предложении директора. Под его открытым, дружественным, как бы просящим взглядом она покраснела. Ощущая жар в щеках, поспешно, пугливо произнесла:
— Ой, Михаил Александрович, вы мне такую задачу задали!.. Я, разумеется, вашу будущую диссертацию с удовольствием, с большим интересом прочту, но искать критических посылок я не способна, откровенно вам признаюсь.
Михаил Александрович молча слушал Татьяну Семеновну, а взглядом он был не согласен с ней, даже поднял руки от стола, как бы намереваясь преградить дальнейший поток ее самонедооценки.
— Вы явно недооцениваете из-за скромности или из-за робости потенциала своего интеллекта, — искренно заметил он. — Поверьте мне, как человеку, много лет работающему по изучению и оценке способностей, людей.
— А вы мне поверьте, Михаил Александрович, что я даже никогда не задумывалась о своем интеллекте, — горячо воскликнула Татьяна Семеновна, — даже о своей интеллигентности не задумывалась и никакой склонности к теоретическим занятиям не замечала за собой.
Директор школы, но больше педагог по призванию и профессиональной практике и психолог по научным занятиям весело и заразительно рассмеялся:
— Не пришлось мне встретить человека, который бы, выпятив большой купеческий живот, толкался среди людей и громко возглашал всем: смотрите, какой у меня интеллектик, какой я интеллигент. Интеллигентность, милая Татьяна Семеновна, по моим наблюдениям, хотя и имеет в некоторой части генетические начала, впитывается в кровь вместе с тем, что усваивает человек от образования и воспитания.
Татьяна Семеновна улыбнулась шутке директора, двумя руками погладила подлокотники кресла, покачиваясь телом назад-вперед, и ответила:
— Если я и могу причислить себя к интеллигенции, так только к инженерно-технической, я — интеллигент рабочих, а интеллигент рабочих, согласитесь, отличается от интеллигента-гуманитария.
— Чем же? — скосил глаза Михаил Александрович.
— Своей технократичностью, — не задумываясь, ответила Татьяна Семеновна как о давно проясненном вопросе.
— Так — отлично! — остался удовлетворенным ее ответом директор. — Надеюсь, что технократия не отрицает значения трудового коллектива в освоении новых технологических процессов и вообще в организации производства?
— Напротив, — живо откликнулась Татьяна Семеновна, — она накладывает особую моральную спайку на производственные взаимоотношения людей. Более того, скажу, что такие коллективные моральные спайки отличают и характеры рабочих, словно накладывая на них электро- или газосварные швы коллективизма, которые сохраняются у них на всю жизнь и наделяют их натуры вроде как врожденным чувством рабочей солидарности.
Заговорив о рабочем коллективизме, Татьяна Семеновна воодушевилась, ее щеки вдруг стали пунцовыми, а глаза загорелись каким-то молодым задорным светом, и она увлеченно стала рассказывать, с какими замечательными трудовыми коллективами ей доводилось работать и как они вместе выполняли производственные планы и решали интересные и важные технические задания, которые были под силу только слаженным, дружным коллективам, а сами государственные, общие задачи становились как бы объединительным ядром коллективной творческой мысли и воли. И все это выплескивалось за ворота завода, и там — на улице, дома, в кинотеатре, в профилактории, на вечернем факультете — над людьми витал дух коллективизма, дух общей заботы, общего коллективного дела.
— И как это было замечательно, какая это была прекрасная жизнь — жизнь с чувством коллектива,
