уразумел, что нынче ругай, не ругай власть хоть ближнюю, хоть дальнюю, ей до лампочки рабочий человек, потому, что она сама, власть, под пятой капитала и подчиняется только ему, а мы только кормим ее под надзором опять же капитала.
Его слушали молча и внимательно, с задумчивостью на лицах и верой в глазах, и Петр поймал себя на том, что совершенно случайно и произвольно оказался в роли пропагандиста или агитатора.
— А сегодня ты работаешь? — спросил весь запыленный древесной пылью молодой рабочий.
— Сегодня пока работаю, а завтра — не знаю буду ли работать, — и Петр рассказал, что устроился на работу временно, но что надежды строит на шоферскую должность при магазинной машине, на которую осталось поставить кузов. Но для этого надо где-то его заказать или, в крайности, найти пиломатериал, чтобы самому сделать.
— В каком магазине ты работаешь? — спросил бригадир.
— Да вот по соседству с заводом — гастроном.
— Так это, наверно, у Красновой?
— Да, у Красновой Галины Сидоровны, — с удовлетворением подтвердил Петр.
— Тогда дело будет сложнее, — загадочно посмотрел бригадир на своих товарищей.
— А что такое? Я вас не понимаю, — озадачился Петр, вопросительно посмотрел на деревообделочников. — Она хороший руководитель и человек, как я ее понял, и — честный человек.
Бригадир и кое-кто из рабочих засмеялись, затем бригадир с улыбкой сказал:
— В том-то и суть, что она честный человек, и нам, рабочим, с готовностью помогает, когда затруднения какие или нужда.
— Не понимаю? — высказал недоумение Петр.
— Видишь, Петр Агеевич, в чем дело — можем тебе запросто помочь с кузовом, но твоя Галина Сидоровна щепетильно честный человек, потребует от тебя, чтобы все было по закону. А кто теперь живет по закону, да и где он тот закон, по которому кто-нибудь в сегодняшней РОССИИ живет? В общем, так: завтра я зайду к Галине Сидоровне и обо всем с ней договорюсь по какому-нибудь бартеру, и через три дня у тебя будет кузов на машине стоять.
Петр оглядел рабочих и медленно стал краснеть лицом и, смущенно моргая глазами, растерянно проговорил:
— Ей-богу, братцы, я к вам зашел без такой мысли, чтобы просить вас делать мне кузов, хотел только посмотреть, как вы тес на шпунт сажаете.
— Эту технику мы можем тебе показать, — с улыбкой сказал пожилой рабочий с обвислыми усами, запорошенными древесной пылью. — А бригадир тебе правильно сказал, так ты того — без всякого смущения, нам будешь должен, коли на работе останешься при магазине.
Петр уходил от деревообделочников с теплой легкостью в груди и по пути думал: А может, таким образом, и надо идти рабочим на объединение — через взаимопомощь друг другу?
Петр Агеевич с каким-то облегченным чувством распрощался с деревообделочниками и с возвышенным, радостным настроением вышел за проходную, и не спеша, пошел по аллее. Каштаны тихо, словно с осторожностью шевелили своими веерными разлапистыми листьями и обдували всю аллею ласковой, чуть слышной прохладой. А знакомая скамейка в аллее вновь воскресила заседание бюро и образ Полехина.
Петру Агеевичу до удивления было приятно общаться с Полехиным, точно с каким-то духовным родниковым источником моральной бодрости. Идя на встречу с Полехиным или уходя со встречи с ним, Петр не задумывался над тем, в чем сила Полехина. Он просто, безотчетно отдавался под его притягательное влияние.
Но иногда он и размышлял над человеческой силой Полехина. Он видел, что Полехин никогда не поступался своими принципами. А в основе его принципов лежали честность и верность своим убеждениям коммуниста. Петр Агеевич уже четко понимал, что убеждения коммуниста у Полехина были знаменем борьбы за интересы трудовых людей, за общие блага трудящихся, за общественную собственность, созданную общим трудом народа для созидательной обеспеченной жизни. Верность своему знамени, поднятому для осенения социализма, была самой яркой чертой характера Полехина.
Петр Агеевич понял, что из всего этого у Полехина и исходила его нравственная сила, спокойствие его взгляда на жизнь, его уверенность и целеустремленность в мыслях и действиях. Петру Агеевичу казалось, что Полехин все знал по жизни, всегда мог правильно рассудить, всегда мог указать, что есть истина. Одним словом, Полехин для Петра Агеевича был человеком, от которого на него исходило обнимающее душу тепло. И Петр Агеевич радовался тому, что в жизни своей он встретил человека, от которого всегда шло знание и утверждение смысла жизни.
Полехин в какой-то ненавязчивой дружественной манере умел успокоить мятущуюся душу рабочего, в свое время знатного, выдающегося рабочего (а рабочий в советское время мог быть выдающимся в своей профессии), умел его чувства уравновесить и придать им правильное направление, где дальнейшая дорога его казалась ему прямой и легкой.
И хотя ему было не все ясно, что он понесет по этой дороге, и где будет последний привал, ему становилось приятным шагать по этой дороге. И эта дорога, мнилось ему, начиналась здесь, на заводской каштановой аллее. Каштаны прикрывали его от жарких солнечных лучей, их листья что-то тихо шептали ему с нежностью и лаской любви, и сердце его в легкой истоме открывалось любовью ко всей этой окружающей жизни.
А центром любви во всей сложной и не во всем понятной жизни была его любовь к жене Татьяне Семеновне. Что было до идеальности понятно в его жизни, так это нараспашку открытая, приветливая душа его Тани, ее неистощимая доброта, ее уступчивое повеление. У нее была удивительная любовная особенность во всем, думалось, уступать и разом с тем этой же уступчивостью повелевать, силой своей любви повелевать, силой женского обаяния, силой своих небесной синевы глаз, которые грешно было чем- либо затуманить. Он так вжился в ее чистую любовь, что иным себя и свою жизнь не мог представить. Для этой жизни, для ее и своей любви он бессознательно берег себя от всяких напастей, какие могли омрачить их любовь и их жизнь. И то, что нынче он искал в жизни для определения своего места в ней, — он искал его во имя своей любви, во имя счастья жены и детей. Он знал свою цену в семье и старался ее удерживать в положении настоящего звания мужа и отца. В тайне он гордился этим своим званием…
Он уже подходил к концу аллеи, как услышал пистолетные выстрелы, повторившиеся друг за другом несколько раз. Петр Агеевич вздрогнул от неожиданности выстрелов, каким-то чутьем понял, что выстрелы делаются и повторяются в разных, встречных направлениях. На улице, вблизи аллеи, на троллейбусной остановке, где стояло много женщин, всколыхнулись многоголосые крики паники и испуга.
Петр Агеевич, не отдавая себе отчета, как это у него всегда бывало, когда надо было кинуться на помощь, выбежал из аллеи к тротуару, окинул взглядом представшую перед ним картину и все сразу понял и оценил.
За вооруженным молодым человеком гнались два милиционера и стреляли вверх. Тот, за кем была погоня (а это был какой-либо грабитель), стрелял в милиционеров прицельно, всякий раз сам, прячась за людей и заставляя милиционеров прятаться за столбы и за углы зданий. Такая погоня и перестрелка могли длиться долго, пока не подоспела бы к милиционерам поддержка.
С момента, как Петр Агеевич услышал выстрелы, пробежал по аллее, увидел и понял, что происходит, как выскочил на тротуар и минуту-две дожидался троллейбуса, а потом, прячась, бежал за ним к остановке, в его голове пронесся целый вихрь мыслей: Это подозрительные и опасные для людей на улице выстрелы… Они полны риска за возможность трагедии. Из-за чего они возникли?.. Эта милицейская погоня за бандитом или, похоже, за грабителем, вооруженным. Он, гад, отстреливается прицельно по милиционерам, бьет беспощадно, как обреченный, думает об одном — как уйти от преследования…
Когда Петр Агеевич увидел, что грабитель закрылся людьми и этим по существу обезоружил милиционеров, он понял, что только он должен прибить грабителя, и думал уже хладнокровно, что и как он будет делать, и слал грабителю мысленные проклятия: Ишь ты, капиталистическое отродье, буржуазный выродок, нашел способ, как приобрести капитал… Но ты его отнял опять же у трудовых людей, только не медленной, растянутой эксплуатацией, а моментальным вооруженным захватом честного, может, изнурительного труда измученных реформами людей… А может, у таких же наживал, как ты сам… Но все равно это народные деньги от народного труда. Но я знаю, как тебя взять. Ты у меня не вывернешься… А
