полет Белки и Стрелки, — а на земле до сих пор, чтобы добиться первого официального признания нужного всем изобретения, требуется… Э-э… Сколько вам потребовалось лет?
Я улыбнулся, ответил:
— Пока восемь!
— Вот именно! — подтвердил Зайцев. — Корень нашей бесхозяйственности в том, что мы слишком беспечны к человеческим талантам. К ним мы порой относимся как к сорной траве, которая растет подле дороги. Вот главный убыток для государства.
Все было так, я ничего не мог прибавить. Под конец беседы директор пообещал мне самую полную поддержку. И прежде всего в стенах своего института.
— Все, что смогу, — сказал он, — все для вас сделаю.
Сообщая Зайцеву о том, что мои дела пошли в гору, я имел в виду недавнее заседание коллегии Минздрава РСФСР по вопросу распространения моего изобретения.
Двумя неделями раньше в министерстве побывала Ломова. Она доложила на коллегии, что из всех врачей области у меня самый высокий процент выздоровлений. (В два раза больше.) Ломову попросили объяснить причину подобного успеха, что она и сделала. Об аппаратах, о совершенно новом методе некоторые представители министерства услышали впервые. К тому же Ломова со свойственной ей прямотой выразила возмущение по поводу упорного нежелания некоторых ведущих травматологов и ортопедов признать перспективное новшество доктора Калинникова.
Всей коллегии она заявила:
— По золоту мы ходим ногами, товарищи.
В результате я был вызван в Москву.
Коллегия постановила:
«1. Организовать на базе второй городской больницы г. Сурганы проблемную лабораторию по травматологии и ортопедии, увеличив число коек до 180.
2. Помочь вновь организованной лаборатории наладить серийный выпуск аппаратов доктора Калинникова на производственной основе.
З. Внедрить эти аппараты во все центральные травматологические институты.
4. Организовать в г. Сургане семинар по подготовке травматологов с целью освоения и обучения методу доктора Калинникова».
Возвращаясь домой, я лежал в купе на второй полке и под равномерный стук колес мысленно подводил своеобразный итог за восемь лет.
Открыт принципиально новый метод в целой области медицины. Изобретено средство для его осуществления — аппарат.
На конструкцию получено авторское свидетельство.
Разработано более ста методик ее применения.
Получено право лечить новым методом людей.
В место десяти коек — теперь сто восемьдесят.
Создана проблемная лаборатория.
Появились ученики и сторонники.
После семинаров возникнут последователи.
Наконец, самое главное — излечено около двух тысяч человек, многие из которых ни на что уже не надеялись.
Так почему же я спокойно лежу на полке и не ощущаю ни малейшей радости?
Почему меня опять что-то заботит? Все ясно: возликовать, ослабить свою волю — это значит потерять время. Только на начало ушло восемь лет — это немало. Так что радоваться я просто не имел права.
БУСЛАЕВ
Моему сыну было десять дней. Глядя на него, я недоумевал: неужели из этого красного, крошечного комочка вырастет человек?
Мы с женой склонились над кроваткой ребенка.
Она толкнула меня:
— Ну, чего ты стоишь? Это ж твой сын?
Я растерянно откликнулся:
— А что я должен делать?
— На руки хотя бы возьми!
Я поежился:
— Страшно. Он такой хрупкий.
— У нас папа чудак, правда? — Людмила нагнулась к ребенку. — Скажи: па-па!
Шевеля игрушечными руками и ногами, сын созерцал потолок.
Жена прижалась ко мне, сказала:
— Смотри, какие у него глазки сообразительные!
Я неуверенно пожал плечами:
— Так вроде в этом возрасте они все вверх ногами видят?
— Все равно сообразительные! — не согласилась жена. — Дай ему палец!
Я сунул мизинец сыну в раскрытую ладонь. Он тотчас крепко сжал его в кулаке. Я потянул палец обратно, сын не отпустил.
Я гордо проговорил:
— Вот рука у него мужская. Сразу видно!
— Нет уж! — возразила супруга. — Спортсменом он наверняка не будет? Мне и одного хватит! — Людмила опять склонилась к сыну. — Правильно, Витенька?
Как и я, сын промолчал, спорить об этом было явно рано. Острое чувство любви к своему ребенку у меня возникло позднее, когда он впервые встал на ноги.
Вернувшись в этот день с очередных соревнований, я открыл ключом квартиру, окликнул из прихожей жену — никто не отозвался.
Я заглянул на кухню, в столовую, спальню, наконец в детскую. В деревянной кроватке с решеткой молча стоял мой Витек. Очень серьезный и сосредоточенный. Ухватившись за перекладину, он поднимал в стороны то правую, то левую ногу. И вдруг, увидев меня, замер. Я стоял на пороге, боясь пошевелиться. Сын глядел на меня пытливо и очень недовольно. Затем расплылся в довольной улыбке — узнал.
Я спросил:
— А где мама?
— Гу, гу! — ответил он. И, отпустив перекладину кроватки, протянул ко мне руки. Тут же он навалился грудью на решетку и повис на ней. И опять улыбнулся: вот, мол, как все нелепо получилось, папа.
Я быстро шагнул к нему, взял на руки. И тут же почувствовал: мой! Каждая клетка его легкого теплого тела — моя! И это теперь навсегда.
Я начал осторожно снимать с сына мокрые трусики.
— Ты что делаешь? — услышал я за спиной.
Обернувшись, я увидел Людмилу. Показан ей на ребенка, я с укором сказал:
— Вот… Не видишь, что ли?
Жена быстро подошла, ловко сменила сыну трусики. Я невольно спросил:
— Ты где была?
Она положила сына обратно в кроватку и лишь после этого ответила:
— У соседки. Звонила по телефону.
Я упрекнул ее:
— Ты, наверное, думаешь, что вместо восьми месяцев ему восемь лет.
Она сразу обиделась, холодно ответила:
