А какие тут подробности? Биография у Павла была короткой. Родился двадцать пять лет назад в хуторе Воронцовском, Воронежской губернии. После революции без раздумий стал на сторону Советской власти. Служил в Красной Армии. В октябре восемнадцатого заболел сыпняком, попал в госпиталь. После сыпного тифа прихватил брюшной. Потом заболел возвратным сыпняком. Провалялся почти полгода. Демобилизовали. Приехал в Вешенскую. И с апреля 1920 года — в продкомитете. Вначале агентом, затем чрезвычайным уполномоченным.
— Мать умерла давно, еще в четырнадцатом, — закончил свое повествование Павел, — а отец недавно скончался. Живу с двумя младшими сестренками. Анне пятнадцать лет. Евдокии — тринадцать...
— Вон как... — сочувственно протянул Воронин.
Помолчали. Старинные часы сипло пробили десять.
— Ну что, Кириченко... Возьмем тебя в штат. Для начала старшим милиционером. Будешь пока дежурить по управлению. Заступишь с завтрашнего дня. Присматривайся ко всему, подучись малость. Тут мы курсы для молодых сотрудников организовали. Вот ты и подключись к ним. А там видно будет. Ясно?
— Ясно.
— Можешь идти...
И потекли один за другим дни милицейской службы. Дежурства, обучение профессиональным навыкам, затем, через две-три недели, приобщение к оперативной работе: участие в обысках, присутствие на допросах. Постепенно Павел становился «своим». Он увереннее держался, лучше стал ориентироваться в обстановке.
Так прошло несколько месяцев. Наступил март. К Дону побежали мутные потоки талой воды. Все чаще небо открывало свои приветливые синие окна, сквозь которые на раскисшую землю лились солнечные ручьи.
Однажды утром, едва Павел появился в управлении, его окликнул дежурный.
— Тебя спрашивал начальник.
Критически оглядев и кое-как на ходу поправив свою латаную-перелатанную одежду, Павел шагнул в кабинет Воронина. Иван Николаевич чистил маузер. Ночью он был на операции — пришлось принять навязанную двумя вооруженными дезертирами небольшую перестрелку.
— А-а, Кириченко, здорово. Я сейчас. Заодно крикни Кострыкина. Пускай заглянет. А сам пока садись.
Посмотрев на свет в канал ствола, Иван Николаевич удовлетворенно хмыкнул:
— Нет у солдата друга более чуткого, чем оружие. Прояви к нему невнимание — подведет в самую трудную минуту. Зато и любовь твою оценит по достоинству. Выручит и спасет от смерти, если не будешь лениться ухаживать за ним. Так-то... Ну как, освоился уже более-менее? Пора, наверное, за настоящее дело браться, а?
— Пора уж, товарищ начальник, — ответил Павел, с волнением чувствуя, что за словами Воронина кроется какое-то конкретное предложение, которое может повлиять на его дальнейшую судьбу.
Вошел младший милиционер Кострыкин. Воронин выпрямился, его лицо обрело официальное выражение. Сунул маузер в кобуру, поправил портупею, произнес тоном приказа:
— Товарищ Кириченко! Вы назначаетесь участковым уполномоченным в Базки. Кострыкин — ваш помощник. Все инструкции получите у моего заместителя. Вопросы есть?
На получение инструкций и на завершение различных служебных и домашних дел ушло более суток...
По лужам станицы бредут двое долговязых деревенских парней. За спинами у них оклунки, а над головами в небо глядят русские трехлинейки, у поясов — сабли и наганы. Хорошо бы на двоих иметь хоть одну лошадь, но взять ее негде. Не хватает в управлении лошадей. Однако ноги молодые, сами донесут куда требуется.
— Поднажать надо, — говорит Павел. — А то до захода солнца не доберемся.
Поднажать так поднажать, дело нехитрое. Вот только ноги разъезжаются по грязи. К Дону спустились чуть ли не на салазках. Туда-сюда мыкнулись и стали. Что ж делать? До льда не добраться: у берега выступила вода. Не меньше двух саженей, а кое-где и того шире. Ни перепрыгнуть, ни перейти. Ага, в-о-он, кажется, бревно. Так и есть. Лежит себе, добрыми руками положенное, дожидается путника горемычного.
Кострыкин перебрался благополучно. Ступил Павел на ствол сосны. Осторожно ступил, как полагается в таких случаях. Шаг, другой, третий... Ничего, можно идти, хоть и прогибается зыбкий переход. Остался последний шаг. Гоп! И... Павел под водой. Кострыкин от неожиданности рот раскрыл. Только что был человек — и нет его. Но вот показалась голова. Скорей на помощь!
Выручила винтовка. Ухватился Павел за ствол обожженными ледяной водой руками, а Кострыкин вытащил его на ноздреватый мокрый лед. Теперь дай бог ноги. В них спасение.
Солнце уже закатилось за ближний лесок, когда в дверь одной из хат громко постучали.
— Кто там?
— Милиция!
Оно и видно, что не бандиты, если в незапертую дверь стучат. Пусть входят, раз их власть. Тем более милиция. Честному человеку таких гостей нечего бояться.
— Здорово дневали.
— Слава богу.
Казачий ритуал соблюден, можно переходить к неотложным делам.
— В Дону вот выкупались. Погреться бы, обсушиться да заодно и заночевать не мешало бы.
— Эх-ха-ха! Жизня... Хозяина з пички гонють, як тую собаку.
— Да вы лежите, лежите... Мы тут с краешку, — заволновался Павел.
— Тю на вас! Та який же дьявол высохне у дверей? Скидывайте всэ та залазьте на припечок. Настя, чуешь? Зготуй яишню з салом, та первача бутылку у сусида добудь. Эх-ха-ха!
— Люди! Глядить на его! — жалобно завела Настя. — О сале вспомнив. Та дэ ж я тоби возьму цэ сало? А яйца? Ты мени их носыв?
— Цыц! Роби що кажу.
Раздеваясь, Павел спросил:
— А вы, дядько, меня не помните?
— Тэбе, сынку, не упомню, — лукаво прищурился старик, — а ось батько твоего, Гришку Кириченко, дуже добре помню. В его память и первача наказав принэсти. Та и ты, видать, по старой памяти заглянув?
— А я думал...
— А що тут думать? В друзьях-товарищах ходили з им. Досталось ему, бедолаге, за тэбе, колы ты з червоными пишов. Станишный атаман двадцать пять плетей наказав всыпать, а потом у тюрьму. Сим мисяцев вшей кормыв.
— Знаю, — вздохнул Павел. — Оттого он и умер раньше времени.
Водка и печь, как говорится, не дали слечь. Утром после завтрака милиционеры пошли в сельсовет, предъявили свои документы, условились с председателем о взаимной помощи и поддержке. С первого же дня начали знакомиться с близлежащими хуторами, которые входили в Базковский куст: Нижними и Верхними Громками, Белогоркой, Ольшанским, Токиным, Куликовкой.
Дни шли за днями. Никаких громких дел, о которых мечтал Павел со своим помощником, не попадалось. А мелочи было хоть отбавляй: непрестанные заявления жителей друг на друга, незначительные кражи, иногда пьяные дебоши — вот и все, вокруг чего оба вертелись с утра до ночи. Следствие, обыск, допрос, арест — все двигалось по замкнутому кругу.
Павел как-то не вытерпел, пожаловался при встрече Воронину:
— Заедает мелюзга. Ничего серьезного нету, как заколдованное место. Хоть бы одно стоящее дело.
