потолки на арочных сводах потрескались по углам. Над входной дверью висело черное распятие с серебряной фигуркой Христа.
– Франция, – пробормотал Даня и даже чуточку улыбнулся.
Узнав о его пробуждении, доктор Блюмкин все бросил и поспешил в монастырский госпиталь евангелиста Луки, который находился вблизи городка Ньон, что в ста двадцати километрах севернее Марселя. Сам доктор не пожелал, да и не имел необходимости отлеживаться в монастыре, а прописался в небольшом двухэтажном отеле в чрезвычайно живописной местности.
Машенька повредила колени и вывихнула челюсть. По сравнению с Даней ей повезло. Скорее всего, благодаря тому, что встречу с Землей она пережила без сознания. Как правило, человек в расслабленном состоянии получает меньшие травмы. Но, несмотря на то, что ушибы ее были несерьезными, она предпочла остаться в монастыре с Даниилом. Вечерами она грустила по России и, сидя у койки своего друга, вязала носки.
Аркадий Эммануилович, как старший, принял всю ответственность за их появление на себя, но французские власти к космическим беженцам оказались благосклонны. Они подпали под программу предоставления политического убежища и получили статус резидентов Европейского Союза. Благодаря этому они даже имели право свободно передвигаться по всей Европе.
В отличие от Киева, тут сенсацию из их появления делать не стали и даже наоборот, старательно спрятали от глаз прессы, дабы они спокойно оправлялись от телесных и душевных потрясений. Но время от времени доктора посещали агенты различных европейских инстанций для утрясения тех или иных формальностей.
Утром этого дня под видом чиновника к доктору пробрался журналист и предложил ему написать обо всем, что с ними случилось, и о России вообще. За эксклюзивный материал редакция «Paris Soir» обещала отвалить реальные деньги, отсутствие которых доктор уже успел ощутить. Блюмкин с удовольствием принялся за работу. Но, услыхав о том, что Даня пришел в себя, он бросил дела и помчался в монастырский госпиталь.
– Дружище, дорогой, наконец-то! – воскликнул доктор, распахнув дверь комнаты. Он стоял в проеме, опершись на костыли, в белом халате на плечах и с букетиком цветов.
– Док, – простонал Даня, – как я рад тебя видеть.
Машенька, стоя вполоборота возле окна, подтачивала ногти пилочкой и отстраненно наблюдала за встречей.
– Мы в безопасности? – осторожно спросил Даня, когда доктор устроился на табуретку рядом с кроватью.
– В полной, – сказал, как отрезал, доктор. – Можно сказать, заново родились. Теперь все будет по- новому. Европа нас приютила.
Даня отвел взгляд и грустно посмотрел в окно на манящий дворик.
– Ничего-ничего, – утешительно сказал доктор, – скоро мы тебя на коляске вывозить будем. Сам не заметишь, как прыгать начнешь…
Но Даня грустил не о переломах.
– Как ты думаешь, док, мы ее еще когда-нибудь…?
Машенька насторожилась.
– Боюсь, мы ее потеряли, – покачал головой Блюмкин.
Поджав губы, девушка отвернулась и сердито засопела.
– А Ванечка… Как ты думаешь, они нашли его, или он так и лежит в гараже, в искореженной машине? – спросил Даня, продолжая глядеть в окно.
Доктор помолчал, потом пожал плечами и натужно, раздувая щеки, выдохнул.
– Конечно, нашли и наверняка уже похоронили, – сказал он. – Киевляне, какие никакие, а все-таки славяне. И православные. Они наверняка наведались туда сразу после нас. Но ты лучше пока не думай об этом… Кстати, – неестественно бодро воскликнул доктор, обращаясь к девушке, – а что у нас с завтраком? Его уже кормили?
– Да, Аркадий Эммануилович, – хмурясь, сказала Маша, – но если хотите, можно попросить вина.
– Это было бы очень кстати, – сказал он, кивая, – принесите, пожалуйста.
– Но у них тут только безалкогольное…
– Вот и замечательно! – воскликнул доктор.
Маша подозрительно помялась, но все-таки оставила их наедине. Проводив ее боковым зрением и бросив взгляд на закрытую дверь, доктор, шаловливо напевая, запустил руку во внутренний карман и достал оттуда потрепанную фотографию: на террасе летнего кафе за столиком возле перил, положив ногу на ногу, сидела незнакомая девушка, отведя от объектива капризный взгляд. Напротив нее в пол-оборота сидел франтоватый интеллигент в мягком костюме с белой шляпой в руках и вымученной улыбкой на гладко выбритом лице.
С ноткой недоумения Даня разглядывал незнакомцев, затем нерешительно спросил:
– Разве это она?
Доктор смущенно посмотрел на фотографию и ответил:
– Не знаю. Смотря, кого ты имеешь в виду. Это мы с Любашей в Бриндизи, на юге Италии. Как сейчас помню. В то воскресенье у меня не было денег на водный мотоцикл, но ей я сказал, что она слишком плохо себя ведет, и развлечений на этих выходных не заслужила.
Даня попытался ухватить снимок пальцами правой руки, но тот выскользнул и упал на загипсованную грудь.
– Но-но, – весело воскликнул доктор, сцапав фотографию. – Это я оставлю себе, – он засунул снимок обратно в карман. Пока Даня искал подходящие слова возмущения, Блюмкин достал еще одну бумажку, сложенную вдвое, и развернул ее у Дани перед носом. Это была вырезка из какого-то журнала. Не слишком хорошего качества, но цветная. На ней был запечатлен кадр из их недавнего шоу: Даня стоит на четвереньках возле раскрытого длинноногими киевлянками футляра контрабаса, а на огромном экране над ними – выхваченное телекамерой безмятежное лицо Русалочки…
– Сердце подсказывает мне, Даня, что мы еще встретимся с ней.
– Вы так думаете, док? – встрепенулся Даня и пару раз попытался схватить бумажку, но доктор, играя с ним «в собачку», резво отдергивал ее.
– Посуди сам, – почти торжествующе говорил он при этом, – ее тело нетленно. Вокруг нее была устроена политическая шумиха. Ее, как мученицу, выставили напоказ перед телезрителями. Обо всей этой истории не перестает трещать киевская пресса… Она не может просто исчезнуть!
– И мы… Мы снова отправимся…
Блюмкин нахмурился.
– Это настолько опасно, что я бы предпочел пока даже не задумываться над этим. Даня разволновался.
– Доктор, – забормотал он. – Док, пообещайте мне…
Блюмкина спасла вошедшая с подносом Маша. Он сделал вид, что поправляет подушку, а сам запихал вырезку Даниилу в наволочку. Потом они выпили. Даня тянул напиток через соломинку, а доктор предпочел выпить стоя. Затем он бодро пожелал Даниилу выздоровления, пообещал зайти попозже и уковылял обратно в номера, работать над заказанным «Paris Soir» материалом.
Оставшись наедине с фотографией, Даниил Сакулин почувствовал, что хочет поспать. Закрыл глаза и представил, что Русалочка лежит рядом и обнимает его. Но боже! Рука ее тепла. Так, будто нагрелась возле камина. Или после ванной. Это рука какой-то живой девушки. Девушки, с которой доктор сидел на террасе. Девушки, которую сам он живой никогда не видел, но ради которой готов был вновь пробраться в Киев. Даня почувствовал эрекцию, поднял свою слабую руку и попытался сжать пальцы в кулак, но гипс ему этого не позволил.
– Бесполезно, – констатировал он и тяжко вздохнул.
Семь недель длилось их больничная эпопея. Доктор писал свою статейку, мысли его разрастались, как дерево, приобретали все более и более философский оборот, пока, наконец, он не осознал, что уходит с головой в полномасштабный трактат о России, и о ее связи с Космосом. Даня быстро шел на поправку. Однажды вечером, когда беженцы обедали в ресторанчике, располагавшемся в
